— За это не волнуйтесь, — холодно ответил Генрих. — Я помню о долге перед фамилией и короной. У Авьена будет наследник… — и, нахмурившись, добавил: — Но, возможно, в нем и не будет столь острой необходимости.
— О чем ты?
Он сжал ее ладонь сильнее, удерживая бродящее по венам пламя.
— Послушайте, — заговорил, срываясь. — Я должен признаться вам… Наверное, теперь не лучшее время, но я так долго никому не говорил о своих изысканиях. Я знаю, вы поддержите меня и…
За окном грохнули залпы.
Императрица испуганно вздрогнула, но сейчас же обмякла: стекла окрасились разноцветьем, по паркету запрыгали отраженные блики салюта.
— Ах, красота! — зал наполнился щебетаньем. Сестры Ингрид и Софья как по команде бросились к распахнутым балконным дверям. За ними потянулись прочие гости.
— Смотрите, смотрите!
— Еще!
И снова бахнуло.
Императрица нетерпеливо дернула Генриха за рукав:
— Идем же! Ты пропустишь праздничный салют в свою честь!
— Подождите, мама, я ведь хотел кое-что вам сказать…
— Ах, неужели это не подождет всего пару минуток? — всплеснула она руками. — Ведь я сама выбирала шутихи. Прошу тебя, милый!
— Вы словно маленькая девочка! — засмеялся Генрих, сдаваясь. — Но мне приятна ваша забота.
Он позволил увлечь себя на балкон.
Императрица облокотилась о перила, и Генрих встал рядом, касаясь своим плечом ее обнаженного плеча.
За спинами толпились гости. Звенели бокалы. Дамы ахали, шелестя юбками и веерами. Но было ли до них дело?
— Вы самая красивая женщина империи, — тихо заметил он, не сводя восхищенного взгляда с мягкого и правильного профиля, и почти не глядя, как над крышами Авьена распускаются огненные бутоны.
— Надеюсь на это, мой мальчик, — рассеянно ответила императрица. — Запомни меня такой, прежде чем я увяну.
— Я буду любить вас и в старости.
— Старость! — воскликнула она, ежась, точно от озноба, и огненные нити салюта вызеленили ее лицо. — Какое ужасное слово. Пожалуйста, Генрих, не произноси его никогда!
— Оно гораздо лучше слова «смерть».
— Не для женщины, — возразила императрица, приникая к плечу сына и вздрагивая от каждого залпа. — Ах, это так мучительно! Видеть, как прежде безупречная кожа дряхлеет и покрывается морщинами. Волосы тускнеют. В глазах пропадает блеск… нет-нет! Это гораздо хуже смерти, милый! Это медленный распад. Как хорошо, что ты не увидишь… — Тут она запнулась и, испуганно подняв глаза, произнесла виновато: — Прости.
Генрих выпрямился и оледенел.
— Ерунда, — как можно небрежнее ответил он, не показывая, насколько его задели слова матушки. — Однажды это все равно произойдет. И даже несмотря на то, что я с особым вниманием отношусь к вашему спокойствию и здоровью, все же надеюсь, моя смерть случится гораздо позже условленного срока.