Солнце. Всегда лишь его.
Вместо ответа, Марго привстала на цыпочки и коснулась губами его ждущего рта… — и вспыхнула изнутри, как спичка!
…и почувствовала горячность губ, пряный привкус «Порто».
А все прочее потеряло смысл.
Генрих целовал в ответ жгуче и жадно, насыщаясь ей, как вином, и делясь в ответ собственным пламенем. Марго хотела, чтобы он прижал ее крепче, до мучительно сладкой боли, до дрожи в коленях, и сама льнула к нему, падая в нахлынувшее безрассудство как в пропасть. Растворялась в ощущениях. Теряя себя…
И почти что вскрикнула, когда воздух взрезала резкая трель полицейского свистка.
— Дьявол! — выругался Генрих, вскидывая лицо.
Голова еще кружилась, в глазах мельтешили огни, но Марго смогла различить быстро идущую фигуру в конце улицы.
— Патрульный! — в досаде воскликнула она, стискивая ладонь Генриха и даже не замечая, насколько она горяча. — Бежим!
Они бросились по улице, ныряя в тень арок и проходных двориков. Вослед что-то кричали, свистели до рези в ушах.
Подобрав юбки, Марго неслась вперед, ничуть не отставая от Генриха, по-прежнему цепляясь за него и ощущая в груди все разрастающийся восторг — как в детстве, когда воспитатель застукал ее за поцелуем с мальчиком из соседнего интерната. И так же было страшно и весело, и так же томительно сладко…
— Сюда! — Генрих потянул ее вбок, и сам нырнул в освещенный проулок.
Марго последовала за ним.
Вот знакомая вывеска винного погребка «Хойриген». Вот вынырнувший из-за крыш шпиль собора Святого Петера, а там щетинится черная поросль национального парка.
Засвистели снова, и Марго не сразу сообразила, что это свистнул Генрих, подзывая экипаж.
— Залезайте же! Скорей!
Подсадил ее и впрыгнул сам в тесную полутьму кареты.
— Боже мой! Я не бегал так… со времен ученичества! — отдуваясь, заметил он, падая рядом с Марго и все еще сжимая ее ладонь.
— А я — с той поры, как мы прятались от ваших шпиков.
— Как мог забыть? — воскликнул Генрих. — Я и теперь вообразил, будто за мной следят!
— А это просто патрульный гонял нас, как парочку влюбленных студентов! — подхватила Марго, и оба расхохотались.
Потом Генрих снова поцеловал ее — раскрасневшуюся, взмокшую, возбужденную бегством и…
Близостью.
Да, теперь Марго понимала совершенно ясно.
Это было заложено в ее инстинктах, на подсознательном, глубинном уровне, и она не могла и не хотела противиться своей природе.
Поэтому отозвалась, подалась навстречу, сама обвивая его шею, сходя с ума от истомы, когда его ладони — еще несмело, боясь навредить, — ласкали поверх платья, и даже сквозь ткань, казалось, оставляли на коже ожоги.