Марго развернула листок. Ее брови прыгнули, едва она прочла первые строки:
«Никаких забот не зная,
открестившись от проблем,
трон Ротбурга занимает
старый кайзер Эттинген…»
Стихи отпечатаны на хорошей пишущей машинке. Бумага плотная, не из дешевых. Слог — ядовитый, но легкий. Взгляд сам скользил по строчкам:
«Спуску не давал ни разу,
нрав крутой и грозный вид,
только издает указы
так, как Дьюла говорит!
У императрицы вовсе
поважнее есть дела:
неимущим выдать просит
то, что собрала казна.
В милосердие играя,
от реальности бежит,
потому и знать не знает,
что там Дьюла говорит!
На кронпринца рад бы ныне
понадеяться народ:
он бы Дьюлу взял за вымя,
только папа не дает.
Так без трона, без короны
в рюмку полную глядит,
только пишет фельетоны:
„Дьюла глупость говорит!“
Это, братцы, вам задача,
нерешенная пока:
как бы жизнь переиначить,
и прогнать бы дурака?
В жилах старого Авьена
революция кипит,
скоро грянут перемены.
И народ заговорит!»
У Марго пересохло во рту. Листок затрясся, и буквы — черные букашки, — посыпались под ноги. Или только тени играли со зрением злую шутку?
Она глубоко вздохнула и подняла глаза. В свете ламп лицо шеф-инспектора Вебера отливало в зелень.
— Вижу, вам понравилось, — сухо произнес он. — Это нашли в кармане вашего младшего брата.
— Не… — слабо простонала она, необдуманно комкая листок.
— Верните, это улика, — Вебер аккуратно выдернул бумагу из ослабевших пальцев, Марго не сопротивлялась. В ушах нарастал шумящий звон, и за плечом шеф-инспектора — где-то в глубине коридора, выныривая из полумрака, — подмигивал покойный барон фон Штейгер.
«От осинки не родятся апельсинки, — глубокомысленно изрекал он. — В семье чужестранца и вольнодумца немудрено вырасти изменником!»
— Нет-нет, — сказала Марго и качнула головой, так что шляпка снова съехала на бок и повисла на шпильках. — Этого не может быть! Родион не способен…
Она замолчала, некстати вспомнив похвальбу брата:
«Рита, удивись! Меня приняли в редакцию студенческой газеты! Теперь я смогу публиковать не только лирические стишки!»
Она закрыла глаза. Гул в ушах нарастал, в них пульсировал отголосок издевательского смеха фон Штейгера и повторялись последние строки: «… революция… кипит революция!»
— Стихи — не единственное, что конфисковали у Родиона, — послышался голос Вебера. — Но те либеральные статейки, по крайней мере, не оскорбляют облик монарха, его семьи и приближенных. Не говоря уже о едком высмеивании Спасителя.
— Это писал не он, — простонала Марго, комкая перчатки. — Родион не мог! Он послушный домашний мальчик…
— Который, однако, арестован в компании шлюх, — Вебер остановился. — Мы пришли.