— Это будет зависеть от серьезности намерений, — ответил Генрих. — Я не позволю разорвать империю на лоскуты! Я выйду к ним сам!
Шульц снова поклонился и отступил к дверям, а Генрих повернулся к портрету.
Как бы поступил отец? Что сделал бы сам император? Вышел бы увещевать бунтовщиков? Или без разговоров расстрелял бы на подходе к Ротбургу?
Генрих сглотнул вставший в горле комок. И вздрогнул, услышав за спиной:
— Простите, ваше высочество. Последнее… Та женщина, с которой вы вальсировали на рождественском балу. Ее имя Маргарита?
В груди стало зябко. Не поворачиваясь, Генрих как можно небрежнее бросил через плечо:
— Баронесса Маргарита фон Штейгер. Но она давно покинула Авьен. К чему это вам сейчас?
— Просто к сведению, — беспечно ответил герр Шульц. — Кажется, она какое-то время работала с доктором Уэнрайтом. Могла бы она вернуться к этой работе?
— Нет, — твердо ответил Генрих. — Нет, не вернулась бы.
И понадеялся, что не вернется. Пусть в безопасности, вдалеке от огня и перестрелок, пусть забудет Авьен как дурной сон, пусть переживет смерть брата и начнет жизнь с чистого листа. И тогда, возможно, в ее сердце останется укромный уголок для него, Генриха…
Вздохнув, он медленно повернулся к дверям.
Герр Шульц ушел. Генрих остался наедине с портретом императора. Как жаль, если Генрих умрет, так и не попрощавшись с отцом лично. Не обнимет матушку. Не покачает на руках малыша…
Вспомнил о письме в столе.
Взрезал край конверта ножом, развернул послание, быстро пробежал глазами:
«Мой Генрих! — писала Ревекка. — Исполнить что велели вы. Обрадовать новость! Лейб медик сказать что будет сын! О! Я верить ему! Пусть наш мальчик будет так красивый и так смелый как вы! Прощаться, мой Генрих! Жду встречи. Ваша супруга, Ревекка».
Генрих прижал письмо к груди. Пульс колотился в ушах, было волнительно и радостно, и страшно за судьбу будущего ребенка — нет, проклятие Генриха не передастся ему, пока в его кровь не попал концентрат холь-частиц. Страшно за Авьен: что может быть хуже, чем принц без королевства? Если победят революционеры, если улицы обагрятся кровью, если каждый Эттинген будет казнен или изгнан из страны — какая тогда судьба ждет принца?
Бережно сложив письмо, Генрих спрятал его во внутренний карман, ближе к сердцу.
Пора? Пора!
Немного поколебавшись, он вынул колбу с эликсиром. Жидкий огонь, дарующий бессмертие! Как долго Генрих мечтал о нем! Как мучительно выздоравливал, чтобы холь-частицы снова зажглись в его крови. И он, уже отравленный пламенем, уже познавший его мощь — что будет с ним, если вкусить снова божественный эликсир? Сработает ли это по принципу встречного пала, как сработало в Авьенском лесу, и избавит Генриха от проклятия? Или, напротив, удвоит его муку? И разве все равно это не случится с ним — потом или теперь?