— Как такого болтуна в милицию взяли, не понимаю, — не остался в долгу Мамед. — Тебя, наверное, из спорта выгнали за то, что на ковре соперников своим длинным языком душил. Или забалтывал до потери сознания.
— Неправда, — оскорбился Якубов. — Совсем не за это. А знаешь, за что? Никому не говорил, тебе скажу! Я их не душил и не забалтывал. Я их целовал.
— Куда? — окончательно развеселившись, спросил Мамед.
— Э, что за вопрос! Некультурно такое спрашивать. Куда, куда… Ты классическую борьбу по телевизору видел? Можно подумать, там, на ковре, есть выбор — сюда хочу целовать, сюда не хочу… Куда мог дотянуться, туда и целовал, понятно?
Залина, не удержавшись, прыснула, прикрылась краешком хиджаба и ушла, напоследок бросив на красавца-милиционера лукавый, заинтересованный взгляд через плечо.
— Зачем с такими талантами в Махачкале милиционером работаешь? — посмеиваясь, спросил Мамед. — Тебе в Москву надо, в шоу-бизнес.
— Я просился, — снова присаживаясь на железный бампер «уазика», сообщил Рамзан. — Не взяли, слушай! Сказали, с мужиками целоваться мало. Надо учиться, развивать дарование, а где я его стану развивать, если из борьбы ушел?
Он кое-как обтер руки куском замасленной ветоши и достал сигареты. Мамед щелкнул зажигалкой, и друзья закурили, слушая, как во дворе Евлоевых невезучая Загидат скрипучим голосом пилит за что-то старого Ису. Жухлая, запыленная зелень садов млела в неподвижном послеполуденном зное, пыль на дороге казалась белой, как сахар, со дна ущелья доносилось журчание прыгающей с камня на камень Балаханки. Знакомый мальчишка провел мимо них навьюченного собранным в горах хворостом ишака. Он поздоровался, завистливо косясь на автомат, и пошел своей дорогой, поднимая босыми ногами пыль и подгоняя хворостиной своего лениво бредущего скакуна.
— Хорошо здесь, — дымя сигаретой и озираясь по сторонам, мечтательно произнес Рамзан. — Тихо, спокойно… И, наверное, никаких новостей.
— Никаких, — подтвердил Мамед. — Хромой Джафар вторую ногу сломал, теперь будет хромать на обе.
— Что делается, слушай! — воскликнул Якубов. — Вот ведь не везет человеку!
— Не везет, да, — хмыкнул Мамед. — Обкурился до полного обалдения, забрался на крышу и стал оттуда разговаривать с Аллахом. Пока родня бегала за лестницей, чтоб его оттуда снять, он сам спустился, кратчайшим путем. Очухался уже в палате, увидел на ноге гипс и спрашивает: кто это меня так? А жена ему говорит: известно, кто — Аллах. Не понравилось, наверное, говорит, как ты с ним разговаривал, вот он тебя и приструнил, чтоб в другой раз неповадно было муэдзина изображать…