Водитель, одетый в темно-серый костюм и демократичную черную рубашку без галстука, с расстегнутым воротом, выбрался из машины первым. Он был неопределенного возраста, со спортивной фигурой и короткой темной прической, слегка тронутой на висках ранней сединой. На переносице у него поблескивали темные солнцезащитные очки, а пиджак на левом боку оттопыривался так, словно этот парень носил в наплечной кобуре один из первых кремневых пистолетов или, наоборот, какой-нибудь бластер из фантастического боевика.
Он двинулся к задней дверце с явным намерением распахнуть ее перед пассажиром — без свойственного состоящим при высоком начальстве холуям в погонах подобострастия, а просто как воспитанный человек, уважающий старшего по возрасту и званию. Но толком проявить свое уважение ему не дали: дверца распахнулась, как от сильного порыва ветра, и пассажир без посторонней помощи выбрался наружу — среднего роста, сухопарый пожилой человек с обильно посеребренной, слегка поредевшей, но все еще густой шевелюрой, которую, не будь она такой короткой, так и подмывало бы назвать артистической. Одернув пиджак, он хмуро покосился на безоблачное ярко-голубое небо, как будто ожидая возобновления дождя, а то и налета вражеской авиации, и что-то сказал водителю. Тот кивнул, и оба посмотрели на окна особняка, за одним из которых стоял генерал в наброшенном поверх штатской рубашки парадном кителе.
Генерал-полковник знал старшего из гостей, как облупленного. Когда-то он даже пытался ему покровительствовать, обучая премудростям карьерного роста, но быстро охладел к своей затее: свежеиспеченный генерал оказался ярко выраженным представителем породы, на которой, по словам героя одного фильма, издревле держится Россия — честным дураком. С тех пор утекло много воды, несостоявшийся протеже генерал-полковника окреп и вошел в силу, хотя настоящей карьеры так и не сделал. За ним тянулась двусмысленная слава честного, неподкупного служаки, бессребреника, отличного профессионала и коллекционера скальпов, под которыми некогда скрывались могучие, изворотливые умы коллег-генералов, подающих большие надежды политиков и олигархов. С точки зрения генерал-полковника он был отменно натасканный цепной пес, палач на твердом окладе, начисто лишенный гибкости долдон, который, давно перешагнув рубеж пенсионного возраста, продолжал свято хранить верность усвоенным еще в школьной пионерской организации принципам и идеалам. Он, чтоб ему пусто было, тоже по-своему понимал благо государства Российского и всегда действовал в полном соответствии с этой своей трактовкой — безнадежно устаревшей, но неуязвимой для критики ввиду своей непрошибаемой верноподданности.