«похабщиной и бесстыжей попыткой гигантомана выставить напоказ самый интимный орган человеческого тела». Но на этом обсуждение практически закончилось. В телесюжетах, посвященных инсталляции, репортеры обращались к прохожим, интересуясь их мнением, и Лепель с неудовольствием слушал, как те отвечали: «Ну, прикольно» или «Почему бы и нет?», сопровождая реплику пожатием плеч. С наиболее развернутым анализом произведения выступил в тринадцатичасовых новостях мужчина лет сорока, которому
Bubble напомнил профессора Симона из «Капитана Будущее»: «Знаете, это похоже на способный разговаривать мозг Симона, имплантированный в специальную капсулу, которая постоянно висит у капитана над плечом». Лепель чертыхнулся: что за инфантилизм! Взрослый мужик, а смотрит японский аниме-сериал! Еще бы «Звездные войны» вспомнил! Но хуже всего было то, что стратегия Лепеля, построенная на сознательном отстранении творца от своего детища, полностью провалилась. Он лажанулся и был за это страшно на себя зол. Зачем он отказывался от интервью? Зачем послал подальше Тьерри Ардисона и Лорана Рюкье? На просьбу обоих телепродюсеров о встрече он ответил официальным письмом, отправленным с адреса галереи, в котором говорилось, что «художник полностью поглощен работой и на протяжении ближайших недель будет недоступен». Это была ошибка, грубая ошибка. Напускаешь туману, прячешься от прессы, а люди про тебя просто забывают. Правда, ему передали, что министр культуры чрезвычайно доволен мероприятием, но Лепель понимал: теперь ему не скоро предоставят столь же престижную площадку.
Однажды утром ему позвонил галерист и сказал, что, по слухам, активистки движения Femen планируют провести возле его инсталляции акцию протеста. Bubble, якобы заявили они, изображает мужской мозг, поэтому служит символом торжества фаллократии, что вызывает их глубокое возмущение. Лепель страшно обрадовался: это была бесплатная реклама. Но проходил день за днем, а слух так и остался слухом. Истеричные блондинки с сиськами, исписанными политическими лозунгами, так и не появились возле его творения. «Чего эти сучки тянут?» – написал он по имейлу своему галеристу. «Не знаю, – ответил тот, – наверное, передумали». В ближайшую субботу Лепель инкогнито отправился в сад Тюильри, где своими глазами убедился, что гуляющие горожане отводят созерцанию его инсталляции не больше пары секунд. Бросив на нее беглый взгляд, они отворачивались и шли себе дальше, толкая перед собой детскую коляску, обнимаясь или поедая сахарную вату. Поставь перед ними цирковой шатер или монгольфьер, они уделили бы им больше внимания. На фоне инсталляции фотографировались молодые японки с наклеенными на лица улыбками, но ровно то же самое они делали бы в парке Евродисней, встретив на тропинке человека, переодетого в костюм пса Плутона. Но хуже всех были так называемые менеджеры среднего звена, которые шли через сад, возвращаясь с обеда. Эти перемещались группками по четыре-пять человек, поглощенные разговором с коллегами или – чаще – с собственным мобильником, и вообще не смотрели на