У меня не выходит из головы этот врач, что живет на улице с названием столицы России. Иногда под действием травы я вижу окружающий мир как в тумане – все расплывается, детали ускользают. Иногда, наоборот, чье-нибудь лицо врезается мне в память, как будто я смотрю на четко отпечатанную фотографию.
Порой я задаю себе вопрос: что я здесь делаю, на этом диване, в этой комнате, с этим истериком, которого я, в сущности, знаю не лучше, чем типов, которые нанимают меня на съемки очередного порнофильма или приглашают в гостиничный люкс. Я задаю себе вопрос: что я здесь делаю? Может, это все только сон, и скоро я проснусь в своей детской комнате, и отец возьмет меня кататься на лодке, мы вернемся продрогшие, и мать будет кормить нас горячим супом. Ничего из того, что произошло, на самом деле не было. В деревню не приезжали никакие вербовщики из кастинг-агентства, и мы с подругами не фотографировались, и у Юли на щеке не появился шрам, и я не выкурила в Москве свой первый косяк, который дал мне Сергей. Эта вечеринка не перешла в групповуху, и никто не снимал ее на видео и не показывал запись продюсерам порнухи, и я не говорила, что согласна и у них сниматься и получать в три раза больше денег, чем мне платили за ночь с клиентом, и я не знакомилась с французом, искавшим русских девушек для работы во Франции. Я никогда не уезжала из России, не жила в Париже, а потом в месте под названием Ивелин – когда я услышала его в первый раз, подумала, что это женское имя. Ничего этого не было. Единственное, что случилось наяву, – это встреча с уже немолодым врачом, который живет на улице Москвы. Я смотрю на Лепеля. Он все орет про пропущенное собеседование, никак не может успокоиться, покраснел уже весь. «Ты хоть понимаешь, – орет он мне, – что у нас правда была великолепная рок-группа! Если бы мы вовремя получили это письмо, мне не пришлось бы придумывать надувные шипы от бутс для Катара!» Он схватил кочергу, стоящую возле камина, и я испугалась, что он по-настоящему спятит и убьет меня, но он выскочил из гостиной и побежал в мастерскую. Я встала и подошла к окну. Он расколотил гипсовый слепок шипа, по всей мастерской разлетелись осколки, поднялись клубы пыли, а он начал крушить банки с краской и скоро заляпал всю мастерскую и сам перемазался с головы до ног. Тут я сказала себе: «Ирочка, пора отсюда валить». Сейчас я поднимусь к себе в комнату и соберу вещи. В комоде, под бельем, у меня лежит конверт, а в нем – двенадцать тысяч евро. Я могу снять себе номер в любой гостинице, и на самолет мне хватит. А что касается песен, от которых он сходит с ума и которыми не захотел поделиться со старым другом, пусть ими подавится – я давным-давно переписала их себе на айпод.