– Да я сам далеко не такой черный, у меня и девяноста процентов не наберется.
Я спрашиваю, нет ли у него каких-нибудь самочек, которые ему не нужны. Мне хочется проверить, не у него ли Перта. Ни в одной из гнездовых клеток-садков ее нет. Впрочем, я и не сомневался, что ее там не будет. Мистер Линкольн указывает на покрытый тканью вольер слева. Он говорит, что его пришлось затемнить, потому что иначе сидящие там самки начнут флиртовать с самцами из гнездовых клеток, а те начнут распевать им песни, отчего самка, сидящая на гнезде, может настолько сойти с ума, что покинет гнездо.
Никогда бы не подумал, что такое бывает. Мистер Линкольн говорит, что собирается их продавать: большинство из них бесплодны, разве иногда снесут одно-два яйца, вот и вся кладка, и ни одна из них не представляет собой ценности в том, что касается его планов по выведению черной канарейки.
Я заглядываю в вольер и вижу там с десяток самочек. Но ее узнаю практически сразу. Вылитая Перта. Какая-то часть меня, должно быть птичья, помнит ее. Ведь я люблю Перту, как свою девушку, я влюбился еще тогда, в моем сне, когда был птицей, но это чувство осталось, оно вошло в мою настоящую жизнь. Я должен ее заполучить. Повернувшись к мистеру Линкольну, я указываю на нее. Как странно видеть ее птицей, в то время как я уже перестал ею быть. У меня такое ощущение, будто я подсматриваю за ней. Это все равно как если бы я заглянул в замочную скважину и увидел то, что мне совсем не полагается видеть.
– Ты хочешь вон ту?
Он показывает пальцем. Я киваю.
– Она вряд ли тебе пригодится. Ей уже два года, и за все это время она не снесла ни одного оплодотворенного яйца. Я подсаживал к ней трех разных самцов, но ничего не получилось, хотя последний был самый отъявленный щеголь из всех кенаров, каких я только видел. Каждый раз она откладывает по четыре «болтуна». Она, конечно, хорошей породы, но с ней явно что-то не так.
Мы с мистером Линкольном смотрим на нее вместе. Переступая лапками, она передвигается по насесту то вправо, то влево. Она заметила меня. Я это знаю.
– Нужно очень сильно ненавидеть человека, чтобы продать ему эту канарейку. Следовало бы свернуть ей шею, но она такая хорошенькая, такая милая крошка, что просто не могу себя заставить это сделать. Но все равно, какой толк от самки, не откладывающей оплодотворенные яйца? Кстати, я уверен, что из нее получилась бы прекрасная мамочка. Видел бы ты, какие прекрасные гнезда она вьет. А как прилежно сидит на них. И не робкого десятка, тебе ведь, похоже, нравятся именно такие, а все зря.