Пташкины испражнения, представляющие собой полужидкую кашицу, гораздо меньше по объему, чем у голубей. Она выдавливает их из себя с легким звуком, сопровождаемым едва заметным движением попки, как бы стряхивая. Чаще всего это делается одним движением, но иногда их следует два или три. Такое происходит примерно раз в пять минут. Сами какашки состоят, по моим наблюдениям, как бы из трех частей. Сперва это какая-то слизь, прозрачная, как вода, затем они становятся белыми, более твердыми, слегка напоминающими сливки, а потом в них появляется какая-то колбаска, коричневато-черная, гораздо темней человеческого дерьма, особой формы, полагающейся тому, что вышло из заднего прохода, как это водится и у людей. Запаха практически никакого.
В первую неделю я каждый день, после того как прихожу из школы и выполняю свои домашние обязанности, поднимаюсь к себе в комнату и наблюдаю за Пташкой. Сперва я меняю ей корм и питье, затем, если она пробует выкупаться в новой, чистой воде, а так обычно и бывает, я ставлю в клетку чашку с водой. После чего, налюбовавшись на ее купание и поговорив с ней, я угощаю ее тем, что она особенно любит, устанавливая кормушку рядом с насестом. Теперь она совсем меня не боится. То есть для птицы она уже не пуглива.
Единственное, что может сделать птица, когда испугана, – это улететь. Если Пташка почувствует, что в клетке она уязвима, это будет ужасно. И все-таки она всегда настороже, всегда готова к тому, что ей может понадобиться каким-то образом бежать от опасности, даже если ей в этом случае некуда деться. Я пытаюсь представить себе, на что бы это могло быть похоже, если б какая-то гигантская птица подлетела к моему окну и стала просовывать в комнату свои огромные лапы, держа в них картофельные чипсы или что-нибудь в этом роде. Что бы я стал делать? Подошел бы, чтобы полакомиться, даже если у меня и без того хватает обычной еды, которая лежит у меня на тарелке или где-то еще?
Проходит несколько дней, и, зайдя в комнату, я вижу, что Пташка скачет взад и вперед по полу клетки, поглядывая поверх края поддона. Кажется, она рада меня видеть – не потому, что привыкла получать от меня что-то вкусненькое, а потому, что ей одиноко. Сейчас я ее единственный друг, единственное живое существо, которое она видит.
В конце недели я делаю еще один насест, приматываю к нему клейкой лентой кормушку с угощением и засовываю его конец в клетку через дверцу. Теперь дверца открыта, и я фиксирую ее в таком положении с помощью скрепки. Сперва Пташка робеет, но вскоре запрыгивает на эту новую жердочку, которую я держу в руке, и боком, боком продвигается к кормушке. Это потрясающе – видеть ее прямо перед собой, а не сквозь прутья клетки. Она сидит в проеме открытой дверцы, ест из кормушки и смотрит на меня. Откуда она знает, что нужно смотреть мне прямо в глаза, а не на огромный палец рядом с ней?