На поднос падали, звякая, цацки. Проходили мимо Веры Марковны, показывали руки, та кивала. Шли, не задерживаясь.
Люда завистливо покосилась на искрящееся чужое добро.
Показала драконше пустые пальцы, получила кивок.
Люде снимать было нечего.
25
– Мам, – удивился Виктор. – Ты чего?
Вера, не разжимая объятия, помотала головой: ничего. Приятно было чувствовать запах сына. Сил не было выпустить лацканы его пиджака. Но чтобы его не смущать, выпустила.
Кому-нибудь разве объяснишь? Это чувство ровно и сильно горело, не мешая в ее жизни ничему остальному: огорчениям, увлечениям, интересам, разочарованиям. Оно было фоном, без которого сама жизнь рассыпалась бы. Но иногда – сейчас вот – ударяло в сердце, ошеломляло Веру, как в день их встречи: когда красного, как будто переваренного младенца положили ей на грудь. Она в самый первый день поняла: он ее лучший друг.
Чувство не менялось. Витя – менялся, переживал все свои насекомые метаморфозы: младенец, малыш, школьник, ненадолго отпал от нее, замкнувшись в угрюмой подростковой нескладности, как гусеница в твердой куколке. Потом выпорхнул прекрасным юношей. Теперь уже, конечно, молодой мужчина. Ее любовь охватывала все эти его ипостаси, вложенные друг в друга, как матрешки.
Вера с гордостью продела свою руку под его.
– Ты почему в театр так рано примчался?
И тут же забыла свой вопрос. Разглядывала публику. Уже ловила чужие взгляды в фойе. Смотрела на себя чужими глазами – и нежилась в них, как в теплой воде. Моложавая мать со взрослым сыном. Другие поди и звонка от детей не дождутся…
– Просто раньше тебя, вот и все, – ответил сын.
«…Боже упаси!» – думала Вера о своем. Ей повезло: она любила своих детей и любила взаимно, – могло и не повезти; не хотелось даже представлять, на что тогда была бы похожа ее жизнь.
– Мам, идем, – потянул ее сын. – Он там, наверное, уже кудахчет.
– Ты все-таки называй его папой. Иногда. Ему же жутко нравится.
– Могу в виде компромисса называть его Борисом Анатольевичем.
– Ну Вить…
– По этой лестнице – короче.
– А по той – длиннее, – потянула его Вера. – Пройдемся немного. Я хочу на людей посмотреть, себя показать.
Виктор повел ее через фойе. Как длиннее. Мамин лучший друг.
Борис и правда уже ждал у ложи:
– Привет.
Виктор не глядел на него:
– А Аня где?
– Уже села.
Борис пропустил Веру вперед, за бархатную занавеску, сам задержался в пахнущей духами и пылью темноте с проблесками позолоты, приложил к уху телефон, дождался писка голосовой почты, тихо, но так чтобы слышно было беспокойство, бросил: «Ира, просто хочу знать, что все в порядке». Отключил звук. Рабочий телефон тоже переставил на airplane mode. И вошел в ложу. В свет, рокот, звуки настраиваемого оркестра, как бы снизу куполом подпиравшие гигантскую хрустальную люстру.