По дороге к месту, где его пытались зарезать, Ральф остановился у тела капитана, кое-как присыпал его снегом, а после присел рядом, совсем ненадолго, чтобы отдохнуть. Он отпил немного водки из фляжки Зигфрида и вдруг понял, что… плачет. Слезы текли из глаз и тут же замерзали, превращаясь на щеках в тоненькие сосульки.
Мюллер сожалел о гибели Грубера. Ему было до боли жалко Зигфрида. Но сильнее всего он жалел себя, растерянного, раненого, одинокого, плачущего посреди безразличной и безжалостной русской зимы. Ральф конечно же не думал сейчас о том, что ни этот лес, ни это поле, ни та деревня за рощей, откуда все еще доносились выстрелы, ни населяющие ее жители не приглашали сюда ни его, ни Грубера, ни Зигфрида. Он не осознавал, что для хозяев этой земли мечтающий о баварских колбасках простой ефрейтор артиллерии был таким же непрошеным гостем, таким же чужаком, таким же лютым врагом, как и отдельные, озверевшие от собственных преступлений эсэсовцы и коллаборационисты, заживо сжигавшие жителей русских сел.
Ральф вернулся к месту, где был спрятан ящик. Яму глубиной около двух метров они рыли два с половиной часа; когда преодолели верхний, промерзший слой земли, копать стало легче. Затем он и солдат СС тщательно все закопали, утрамбовали и засыпали снегом. Мюллер отметил про себя, что место для «захоронения» выбрали странное, необычное. Очевидно было одно: выйти на след тайника случайно практически нереально. Разве что когда-нибудь, через триста лет, на этом самом месте пройдет линия какого-нибудь метро, что соединит будущие немецкие города, построенные в этой глуши…
Действительно, ящик спрятали метрах в пятистах от кладбища, в молодом березняке, который никто не станет вырубать еще лет двадцать. До проселочной дороги, лежащей под толстым слоем снега, от кромки леса нужно было пройти шагов сто пятьдесят. Место вроде как не отмечено естественными ориентирами, то есть найти его можно, только имея точные координаты либо строго по памяти.
Место Ральф запомнил, равно как и все то, что сопровождало ритуал опускания ящика в яму. Да-да, иначе как ритуалом происходившее на глазах у Мюллера назвать было нельзя.
Стоя в стороне от того самого места, Ральф видел, как гражданские почти синхронно совершили странные, резкие движения руками. Потом, придвинув с помощью майора ящик к краю ямы, обвязали его с двух сторон веревками и начали медленно опускать, что-то бурча себе под нос. Что они говорили, Ральф не мог разобрать, но готов был поклясться: это был либо очень плохой немецкий, либо иностранный язык. На торце ящика он различил надпись Ahnenerbe, Weisenfeld, а также табличку с незнакомыми знаками, которая выглядела примерно так: