– Однако, – совалось с губ Марка Борисовича, и он уважительно посмотрел на ровные белые швы, завязанные на ране миокарда. Сердце по-прежнему стучало и подпрыгивало, но наложенные Ильичом нити надежно соединяли разобщенную ножом плоть.
– Все, дальше без меня, – уже почти неслышно просипел Ильич. – Не забудьте: перикард ушейте редкими швами, чтоб отток для жидкости оставался, – напряг он голосовые связки и, покачиваясь, отошел от стола.
– Вам плохо?! – вздрогнул Марк Борисович, впервые оторвав глаза от сердца пострадавшего и посмотрел на Ильича.
– Пустяки, сейчас таблетку выпью и все пройдет.
– Вас проводить? – бросились к нему санитарка и анестезиолог.
– Не нужно, спасибо! У меня там, в предоперационной, халат висит, в нем в кармане нитроглицерин.
– Давайте я вам принесу, – заволновался анестезиолог.
– Не нужно, тут пять шагов, следите за наркозом и больным, – попытался улыбнуться Ильич и на негнущихся ногах вышел из операционной.
Операция продолжалась. Теперь не составило особого труда ушить рану грудной клетки. Шаг за шагом, слой за слоем, рана закрывалась. Лишь минут через сорок Марк Борисович, молчавший всю дорогу, вслух произнес:
– Да, Ильич – один из величайших хирургов, кого я встречал. Так ювелирно и быстро ушить такую непростую рану и при этом ничего лишнего не зацепить.
– А, кстати, где он? – встрепенулся анестезиолог. – Ира, – обратился он к санитарке, – глянь Ильича. Пошел за таблеткой и пропал. Вид у него что-то неважнецкий был.
– Павел Николаевич, скорее сюда! – раздался вопль санитарки из предоперационной.
Все, кто мог, рванули на крик. На полу, прижавшись спиной к голубому кафелю стены, сидел Ильич. Его лицо излучало покой и умиротворение. Зрачки оказались максимально расширенными.
– Что?! – Члены операционной бригады с надеждой посмотрели на склонившегося над Ильичом анестезиолога.
– Все, – покачал головой выпрямившийся Павел Николаевич, незаметно смахивая выступившую в уголках глаз скупую мужскую слезу, – он уже холодный. – Не успел. – Он кивнул в зажатый в левой руке закрытый флакончик с нитроглицерином.
Никто из них и не догадывался, что, когда Ильич понял: что открыть флакончик у него уже нет сил, он прислонился к стене, закрыл глаза и улыбнулся. Он хотел, чтоб его нашли именно таким – улыбающимся. Ведь исполнилось его пожелание – умереть не зимой. Когда на дворе мороз – тяжело копать могилу.
День сегодня явно не задался. Хоть за окном и стоит отличная погода: на безоблачном сине-бирюзовом небе неспешно набирает высоту жаркий солнечный диск. Озорник-ветер играет густой изумрудной листвой. То чуть пошевелит кончики веток на деревьях, то вдруг начнет их с силой раскачивать, пытаясь сорвать сочные листья. Зеленая мурава на заднем дворе больницы, раскрашенная уже раскрывшимися сочными бутонами полевых цветов так и манит в свои объятия: иди ко мне, дружок, поваляйся, вздохни такой редкий в черте города аромат живой природы, не задушенной городскими миазмами. Щебечут вездесущие воробьи, курлычут сытые голуби, где-то там, в голубой дали, ближе к Балтике, кричат неугомонные чайки. Так и подмывает бросить все и отправиться куда-нибудь туда, в лесную чащу, на пустынный морской берег подальше от людей.