— Какая гадость, — говорит он. — Где ты так испачкалась, девочка?
А потом он берет меня за руку и ведет домой, чтобы она ненароком не научила меня чему-нибудь ужасному.
— Пойдем отсюда. От этой грязной девочки можно ожидать чего угодно.
Он так и говорит, верьте мне. И до самого дома держит меня за руку очень крепко, потому что я маленькая и меня надо защищать.
Так в шесть лет до меня доходит, что правда и неправда — вещи очень относительные. Хотя будем откровенны: слово «относительный» пока еще слишком длинное, чтобы я смогла его четко произнести.
Я узнаю, что наступило утро, когда со скрипом открывается дверь и звонкие каблуки молодой медсестры входят в комнату.
— Вам цветы прислали, — безо всякого выражения говорит она и, предупреждая возможные вопросы, добавляет: — Вазы нет. Но можете в столовой попросить банку.
И все. Дверь закрывается. Мама задумчиво шуршит оберточной бумагой. Ну же, мама, скажи, кто их прислал! Мне никогда в жизни не присылали цветов, но в кино в букете обязательно бывает маленькая белая карточка. Поищи, может, и здесь есть такая? А если нет, то хотя бы расскажи мне, какой он.
Я знаю, что мы обе думаем сейчас об одном и том же мужчине — о том, кто никогда не будет моим. Расскажи мне, какие это цветы, и я буду знать наверняка. Я узнаю его букет из тысяч, из миллионов букетов, верь мне. Всего несколько слов! Скажи, что ты видишь!
Но, конечно же, мама не делает ничего подобного. Она молча выходит и молча возвращается, со звоном ставит на стол банку с водой и запихивает в нее букет. Мама, ты случайно не налила немного воды для меня? Совсем чуть-чуть, ведь я даже не знаю, сумею ли я ее проглотить, но попробовать всегда стоит, правда? Неужели ты не чувствуешь, что воздух раскалился прямо с утра и с каждой минутой становится все горячее?
Дверь открывается.
— Тридцать два градуса с утра. Ты представляешь? Никакие нервы не выдерживают! — это папа.
Давай, пап, помоги мне еще раз. Посмотри на цветы и спроси, откуда они взялись. Заставь ее произнести это вслух. Поговорите же со мной, в конце концов, вам ведь сказали, что я все слышу!
— Как у вас тут? Врач сказал, что без изменений… — Папа вздыхает.
Как это без изменений? Пап, ты что, не видишь цветов? Ты вообще видишь хоть что-нибудь, кроме своих листков, исписанных многоэтажными формулами?
Папа молча садится рядом со мной, и через несколько бесконечных тихих минут мне приходится признать: он ничего не заметил. Это ничего, все будет хорошо, говорю я себе, но уговоры не помогают. Мне прекрасно известно, что ничего хорошего не будет. Я лежу тут без движения пять дней, вернее, уже шесть. Мой папа не видит ничего, кроме формул. Моя мама умеет курить ночью у открытого окна, но моментально превращается в безупречную статую, когда знает, что хоть кто-нибудь ее видит. А тот, кто никогда не будет моим… Он сидел со мной рядом и держал меня за руку, но чуда не случилось. Я не открыла глаз, не встала и не бросилась ему на шею. Меня не излечила даже моя большая любовь, так есть ли смысл на что-нибудь надеяться?