— На коммерческие не получится, — тихо отвечает она. — Я помогаю только тем, кому хочу. И только тем, кому это действительно нужно.
— Только мужикам?
— Да, — и ее щеки опять немного краснеют, — с мужчинами у меня как-то лучше получается… Хотя два раза я пробовала и с женщинами, но там все значительно сложнее.
Антон некоторое время раздумывает над ее словами.
— Слушай, — наконец говорит он, — неужели все эти мужики, которых ты очаровываешь и бросаешь, тебе совершенно безразличны?
Ее ресницы взлетают вверх очень быстро, а лицо становится растерянным. Она проводит рукой по волосам и отворачивается к иллюминатору, облака за которым почти исчезают, и видно, что где-то внизу проплывает очень синее море.
— Теперь твоя очередь, — говорит она, глядя в сторону, и ее голос кажется еще более низким и глубоким, чем обычно, — расскажи мне какую-нибудь свою историю.
А чего там? Пан или пропал. Нет смысла врать. Сказать все как есть и посмотреть, что получится.
— Мне нечего рассказывать.
Она с интересом поворачивается к нему.
— Что, совсем никого?
— Совсем. Никого, о ком стоило бы вспоминать.
— Почему-то я так и подумала… Ты похож на человека из космоса.
— При чем тут космос?
— Вокруг тебя космос — пустота, в которую ты никого не пускаешь.
Он чувствует, что краснеет. Почему она решила, что может понять, на кого он похож и что его окружает?!
— Чушь! — говорит он, отмечая про себя, что начинает сердиться. — Я бы очень рад кого-нибудь впустить, но рядом нет никого стоящего!
— Да что ты? — Она произносит это медленно и очень язвительно. — Ну-ка глотни коньячку и вспомни, когда последний раз тебе кто-нибудь нравился.
— Женщина?
— Ну, это уж я не знаю! Мужчины, женщины, дети, — это ты мне расскажи. Хотя бы кто-нибудь, кто тебе запомнился.
Она поднимает ступни на сиденье и кладет подбородок на колени. И в этой ее позе столько хрупкости, что он нутром ощущает: надави на нее чуть сильнее, чем нужно, она сломается и улетит. Только вот он ни за что не решится на нее давить.
— Так что же? — Она обхватывает колени руками и смотрит прямо на него. И вот тогда-то он понимает, что вся ее легкость и уязвимость обманчива. Когда Тата сидит вот так, обхватив руками колени, ее невозможно ни сломать, ни сдвинуть с места, если она того не пожелает. Невесомое, легкое перышко, которое летит только туда, куда само пожелает. Такое странное и такое притягательное.
Пожалуйста, помоги мне. Я знаю все на свете, у меня дома в стеклянных шкафах расставлено несколько тысяч книг, и я прочитал их все, а некоторые сам перевел. Но все они — просто безжизненные тяжелые слова по сравнению с тобой. Всех женщин, которые мне нравились, можно пересчитать по пальцам одной руки, и никто из них не сравнится с твоим мизинцем. Все это вихрем проносится у него в голове одновременно с очень яркой картинкой: запрокинув голову, Тата хохочет над этой напыщенной болтовней. Но ведь надо же назвать хоть кого-то?