«Эй, Паук-человек!»
Я подошел к краю озера и присел на корточки.
«Здравствуй, Кид».
«Паук, убей моего папашу».
Он ухватил меня за щиколотку. Я попытался освободиться. Кид медленно откинулся назад и, когда лицо ушло под воду, выдохнул пузырьками:
«Сделай мне маленькое одолжение, Паучок. Убей».
К его левой руке пристал листик.
«Как скажешь, Кид…»
Он встал. Мокрые волосы прилипли к лицу, сам тощий, белый и мокрый.
«Вот, говорю тебе: убей».
«Можно спросить почему?» Я отвел ему волосы ото лба. Хотел убедиться, что он настоящий: холодные пальцы на моей щиколотке, мокрые пряди под моими пальцами.
Он улыбнулся, хитрый, как труп:
«Можно».
Съеженные губы и соски, съеженная кожа вокруг когтей.
«В этом мире осталась жуткая прорва ненависти, Паук-человек. И чем ты сильней, тем больше чувствуешь память, что засела в этих горах, в этих реках, в морях и джунглях. А я силён! О, мы не люди, Паук! Жизнь, смерть, реальное, ирреальное – у нас они другие, чем у бедной расы, отказавшей нам этот мир в наследство. Детям говорят – даже мне говорили, – что, пока предки наших предков не пришли сюда, нас не заботила любовь, жизнь, материя, движение. Но мы здесь, и мы должны прожить прошлое, чтобы покончить с настоящим. Прожить, пропустить через себя все человечество. Тогда у нас будет свое будущее. Прошлое меня пугает. Поэтому я должен его убить – ты должен убить его за меня».
«Ты так связан их прошлым?»
Он кивнул:
«Развяжи меня, Паук».
«А если нет?»
Он пожал плечами:
«Если нет, убью тебя и всех остальных. – Он вздохнул. – На дне морском так тихо, Паук… так тихо. – Шепотом: – Убей его».
«Где он?»
«Он култыхает по улице, а мошки в лунном свете окружили его голову кольцом. Вот поскользнулся на струйке воды, что бежит из-под церковного колодца и вниз вдоль сточной канавы. Остановился, пыхтит, привалился к замшелой стене».
«Все, убит. – Я открыл глаза. – Я расшатал бетонную плиту наверху, она съехала…»
«Ну, бывай. – Кид с ухмылкой оттолкнулся от берега. – Спасибо. Может, и я тебе когда-нибудь пригожусь, Паук».
«Может быть».
Он канул в серебристую тину. Я вернулся в бар. Там жарили ужин.
Паук закончил. Помолчав, я спросил его:
– Ты, похоже, долго прожил в том городке?
– Дольше, чем готов признать. Если это можно назвать жизнью. – Он сел прямо и оглядел сидевших у костра: – Лоби, Одноглаз, ваш – первый дозор. Через три часа поднимете Ножа и Вонючку. Потом мы с Нетопырем.
Рядом зашевелился и встал Одноглаз. Встал и я, а остальные принялись устраиваться на ночлег. Скакун дремал. В небе стояла луна. По горбатым спинам ящеров перебегали призрачные огоньки. Я оседлал Скакуна, и мы с Одноглазом начали объезжать стадо. Я похлопывал себя кнутовищем по лодыжке.