Это было пугающее и чудесное чувство. Словно падаешь – и в то же время паришь.
– Если каждый из нас ценит наши общие знания, – сказала я, – у него нет иного выбора, кроме как трудиться вместе с другими над обеспечением безопасности всех обитателей корабля. Мы должны помогать друг другу жить. У нас нет времени ни на что другое. Нет времени на ненависть, на горечь, на взаимные обвинения, на месть. Все наши прежние жизни закончились, когда что-то пошло не так с прыжком. Все наши новые жизни начались с пробуждением.
Я немного помолчала, глядя на лица стоящих вокруг людей и пытаясь понять, добилась ли я того, чего хотела, или только усугубила все. Мне нужно было это знать.
Но узнать наверняка можно было лишь одним способом.
– Кто следующий?
– Я, – сказал Спрай, приложив кулак к груди. – Вторым буду я.
– Ты уверен? – спросил Прад.
– Давай-давай, – сказал Спрай. – Стирай мою пулю. Пока я не передумал.
Я хотела бы рассказать еще многое о тех временах. Но в последнее время высечение надписей дается мне труднее, чем прежде. Я делаю ошибки, на исправление которых уходят часы. Буквы пляшут у меня перед глазами. Меня никогда не покидает боль.
Как бы то ни было, говорят, что краткость – это добродетель.
Конечно, было бы соблазнительно сказать, что мой жест немедленно всех успокоил и превратил хаос в порядок, заменив злобу и безрассудство здравым смыслом и великодушием. Что после моего заявления граждане построились в очередь на перезапись своих пуль.
Но все было не так. Потребовалось три дня, чтобы на корабль вернулось хотя бы подобие порядка, и даже после этого случались вспышки насилия. После них на несколько лет осталось напряжение, медленное бурление. Мы назвали это «новым миром», но это был очень-очень условный мир. Когда худшее закончилось, оказалось, что у нас шесть мертвых тел и множество раненых.
Одиннадцати раненым требовалась помощь автохирурга. К счастью, он работал лучше, чем во время инцидента с Кроулом, но я очень радовалась, что не оказалась первой, кому пришлось проверить это на себе.
На первых порах люди приходили по одному и по двое, чтобы отказаться от содержимого своих пуль, потом по трое и по четверо, и, наконец, их стало так много, что Прад перестал справляться в одиночку и ему пришлось передоверять эту работу другим, что отняло еще больше времени.
Некоторые приходили, потому что поняли смысл моего поступка и осознали, что, отказываясь от личного прошлого, мы способствуем общему благу. Я была с Прадом во время многих сеансов перезаписи и видела на лицах самые разные оттенки сожаления и печали. Пожертвовать своим прошлым – тоже горе, и для некоторых оно было почти что непосильным.