– Мне только этой синемы не хватает для полного счастья, – мрачно сказал Лефевр, давя сигару в пепельнице.
Официантка, высокая блондинка с томными коровьими глазами и поистине впечатляющим размером бюста, наклонилась к столу и заменила пепельницу на чистую. Гуле не упустил случая ущипнуть ее за бедро, и тотчас же был награжден кокетливым: «Наглец!»
Заведение располагалось в подвальчике, окон тут не было, и постепенно Лефевр потерял счет времени. То ему начинало казаться, что они с Гуле сидят тут меньше часа, а то вдруг он с неожиданной четкостью осознавал, что давным-давно наступила ночь, свадебный пир окончен, и Рекиген с Алитой уединились в своих покоях и сейчас, в эту самую минуту, когда Лефевр угрюмо напивается, любят друг друга.
Это было невыносимо.
– Сдается мне, дорогой друг, что миледи Алита ждала от тебя предложения руки и сердца, – сказал Гуле, когда официантка удалилась, покачивая бедрами. После второй стопки грушовицы Лефевр рассказал ему историю своих отношений с Алитой и неожиданно встретил живое сочувствие и понимание.
– Какое предложение… – отмахнулся Лефевр. – Я что, принцу конкурент?
– Не в этом дело. Женщины – они материя тонкая, – Гуле произвел некие жесты руками, которые были призваны изобразить всю тонкость дамской натуры. – Для них замуж – это… – он прищурился, прикидывая сравнение, и сказал: – Ну вот как для нас с тобой пост министра. С этим постом хлопот больше, чем пользы, но сам факт! Ты ведь уже не просто человек, ты… – Гуле снова произвел жесты руками.
– Человечище, – произнес Лефевр, наполняя стопки.
– В точку, – согласился Гуле. – И вот посмотри на ситуацию ее глазами. Принц предложил ей не просто вечерок скоротать интимным образом. Он ее сразу же позвал замуж и из лап маньяка спас. Но тут маньяк не так важно, как замуж. И вдруг появляешься ты и говоришь: твой принц – урод, неизвестно что затевает и тебя вокруг пальца обведет.
– Так и есть, – сказал Лефевр, осушив свою стопку и вынув из обертки уже четвертую за день сигару. Принц Рекиген не нравился ему все больше и больше. – Она очень добрая и наивная. Ее ребенок обведет вокруг пальца, не то что Рекиген.
– Все уроды, – сообщил Гуле, опрокинув стопку и намотав на вилку тонкую ленту бекона. – Нет в сей юдоли святых и чистых, сам понимаешь. И вот ты на голубом глазу заявляешь доброй и наивной миледи такие вещи – и что? Потом-то что? Допустим, бросит она принца, и куда ей деваться? Обратно к мадам за стойку? Ты говоришь, чего она должна лишиться, а вот альтернатив не предлагаешь. А если бы ты сказал: ну его, этого принца, выходи за меня – это был бы уже совсем другой вариант!