– И ум, и душа являются неотъемлемой частью тела человека, – заявил как-то император после того, как они с Калигулой проводили взглядом очередного несчастного, сброшенного с террасы в море. – Будь иначе, то можно было бы ожидать, что ум или душа зацепятся за что-то и останутся здесь, когда тело покинет эту юдоль. Все части тела, физические и иные, составляют по природе единое целое. Их можно разделить только силой, что мы и наблюдали неоднократно.
Мой брат улыбнулся:
– Но ведь еще Лукреций отмечал: бывает, что рука болит, а нога у того же человека цела и здорова – это ли не доказательство того, что части тела раздельны?
Император довольно хохотнул:
– Ты умен, Гай, и хорошо начитан, но забыл о том, что боль в руке осознается не рукой. Тело переносит боль из одной части в другую. Как говорил Аристотель, «нет ничего в разуме, чего первоначально не было бы в чувствах». Если тело, душа и ум не единое целое, то почему мы плачем, когда нам отдавят палец на ноге?
Я не сомневалась, что у брата в запасе нашлось бы немало контраргументов, но он предпочел отдать победу Тиберию. Император, чрезвычайно довольный, похлопал Калигулу по плечу и приказал, чтобы принесли еще вина – смочить горло перед новой дискуссией.
С течением времени я полюбила слушать, как они спорят. Особенно мне нравилось, когда Гемелл, намереваясь уязвить моего брата, вмешивался в диалог, но своими непродуманными и наивными выпадами только подтверждал собственную глупость.
– Эпикур говорил, что никакое наслаждение само по себе не есть зло, – заметил как-то раз мой брат, попивая вино, – но средства достижения иных наслаждений доставляют куда больше хлопот, чем удовольствия.
– Однако, – с увлечением подхватил Тиберий и затряс указательным пальцем, – у Платона сказано, что только добродетельный человек может испытывать истинное счастье.
Калигула кивнул в знак того, что принимает возражение, и я с улыбкой подняла голову от свитка со скучными трудами. И тут, на свою беду, открыл рот Гемелл:
– Диоген из Тарса говорил, что наслаждение – это конец человеческой жизни.
Мой брат и император переглянулись, и старик состроил гримасу:
– Ты хотел сказать – Диоген из Эноанды, мой мальчик. И при этом совсем не понял его слов. Он считал, что наслаждение лежит в конце жизни того человека, который был достаточно добродетелен. И я бы сказал, что это еще один довод в мою пользу.
Калигула повторно склонил голову, принимая свое поражение, но при этом на губах его играла легкая улыбка. Император взревел в приступе триумфального хохота, а Гемелл, весь красный от злости, плюхнулся обратно на свое ложе и с удвоенным рвением продолжил возлияния. Я обожала подобные сцены.