Домой я не спешил, но идти пришлось. Дверь мне открыл папа. Я протянул ему сочинение и от злости и унижения чуть не расплакался. Папа взял тетрадь, внимательно всё прочитал и вдруг разулыбался, обнял меня и поцеловал:
– Значит, так и сказала, что ты ничего не понял?
Я стоял, понуро опустив голову.
– Петька, ты молодец, ты всё понял правильно, а учительница твоя – дура!
Папа был непедагогичен, но сдержаться не мог.
– Этот кол – лучшая оценка, которую ты смог заработать!
Разогревая мне сосиски с зеленым горошком, он рассказывал о Киевской Руси, о князьях, их усобицах, о дружине (он как раз занимался тогда дружинными захоронениями), о половцах, о хане Кончаке – родственнике Игоря, выдавшем свою дочь Кончаковну за его сына, и о многом-многом другом. Вечером он никак не мог успокоиться, хвастался перед дедом, бабкой и мамой моим колом и даже рассказал эту историю по телефону кому-то из друзей. Его особенно восхитило мое сравнение “Слова” с “Песнью о Роланде”. Наверное, это и была моя главная победа на ниве отечественной литературы-истории, после нее ни один доклад, даже на истфаке, не приносил мне столько радости. Свершилось чудо! Я ходил по дому сияя и в школе, конечно, рассказал об этом друзьям, но мой рассказ не произвел на них никакого впечатления. Надо ли добавить, что к литераторше после этой истории я больше не питал никакого уважения.
Историчка наша, впрочем, была еще хуже – в старших классах она так обленилась, что брала учебник и вела урок, зачитывая слово в слово соответствующий параграф. Это называлось “подготовкой к поступлению в институт”.
Странным образом в аттестате, среди моря троек, по истории у меня стояла пятерка. В пятом классе мама, работавшая в Историческом музее, по блату провела весь класс в мавзолей, упросив знакомого милиционера присоединить нас к очереди недалеко от входа. Класс вывели из главных дверей музея, куда мы перед этим ходили на экскурсию по Киевской Руси.
Учительница была очень довольна (это она и попросила маму), видимо, такая идеологически правильная экскурсия особо зачлась ей где-то в РОНО, а нам не пришлось стоять часы в длиннющей очереди.
Мертвый Ленин показался мне маленьким и страшным, как всякий покойник, которых в то время я видел мало и побаивался. И уж точно он не вызвал никакого священного трепета, о котором говорила историчка перед входом. Жутковато внутри было всё: толстые ковры, заглушавшие шаги, полутьма, подсвеченный стеклянный саркофаг и мумия на возвышении. Ей-богу, мумия фараона в Египетском зале Пушкинского музея была куда интересней, не говоря уж о скелетах в курганах, которые мы раскапывали в экспедициях. Но на раскопках были кости, а тут – восковая кукла, и если что и пугало, рождая подколенную дрожь, так это военные, сверлившие каждого напряженным, подозрительным взглядом, и чертов холод, выползавший, казалось, из самых недр отполированного до тихого блеска гранитного здания.