Джезаль постепенно осознавал, что до сих пор вел очень вольную жизнь. Прежде он мог громко и долго жаловаться на то, что надо рано вставать на тренировки по фехтованию, или из-за карточной игры с лейтенантом Бринтом, или по поводу немного пережаренной колбасы на завтрак. Да он должен был хохотать, сиять и танцевать на ходу — ведь в те дни небо над ним было безоблачным! Он кашлянул, шмыгнул носом и вытер его озябшей рукой. По крайней мере, из-за этих потоков воды никто не заметит, что он плачет.
Одна лишь Ферро, судя по ее виду, страдала от происходящего не меньше, чем Джезаль. Время от времени она поднимала голову, кидала сердитый взгляд на истекающие дождем тучи, и ее лицо искажалось ненавистью и ужасом. Вечно взъерошенные волосы прилипли к черепу, пропитанная влагой одежда тяжело свисала с костлявых плеч, вода текла по изборожденному шрамами лицу, капала с острого носа и острого подбородка. Она была похожа на злющую кошку, которую неожиданно бросили в пруд: ощущение исходящей от нее угрозы исчезло, тело словно потеряло три четверти объема. Возможно, вывести Джезаля из его душевного состояния мог бы женский голос, а единственным существом женского пола на сотни миль вокруг была Ферро.
Он пришпорил коня и подъехал к ней с вымученной улыбкой, и она обратила к нему угрюмое лицо. К своему замешательству, Джезаль обнаружил, что рядом с ней он снова чувствует угрозу. Он совершенно забыл, какие у Ферро глаза — желтые, острые как лезвия, зрачки словно булавочные уколы. Странные глаза, вселяющие беспокойство. Теперь он жалел, что подъехал к ней, но не мог удалиться, не сказав ни единого слова.
— Готов поручиться, что там, откуда ты родом, дожди идут не так уж часто.
— Закроешь свою гребаную пасть сам или тебя ударить?
Джезаль кашлянул, позволил своей лошади замедлить шаг и отстать.
«Сумасшедшая сука», — прошептал он себе под нос.
Ну и черт с ней, коли так. Пусть лелеет свои невзгоды! А он не собирается упиваться жалостью к себе. Такое совершенно не в его характере.
Когда они добрались до этого места, дождь все-таки утих, однако воздух по-прежнему наполняла тяжелая сырость. Небо над головой было окрашено в причудливые цвета, вечернее солнце пронизывало бурлящие облака розовым и оранжевым, бросая зловещий отсвет на серую равнину.
Две пустые повозки стояли, третья была повалена набок — одно колесо выломано, мертвая лошадь так и осталась в постромках. Животное лежало, вывалив изо рта розовый язык, а из окровавленного бока торчала пара сломанных стрел. Словно куклы, разбросанные капризным ребенком, на примятой траве валялись трупы: зияющие раны, переломанные конечности, пронзенные стрелами тела. У одного рука была оторвана около плеча, и из раны торчал короткий обломок кости, как из окорока в мясной лавке.