Он взял двумя пальцами прозрачный отшлифованный камень размером с желудь и поднес его к окну. В многочисленных гранях переливался тусклый свет, тысячи сверкающих огненных искр — голубых, зеленых, красных, белых. Глокта мало понимал в драгоценных камнях, но не сомневался, что это бриллиант.
«Я очень-очень богат».
Он взглянул на остальные камни, поблескивавшие на подложенном куске кожи. Они были разного размера — и небольшие, и крупные. Некоторые даже больше того, что он держал в руке.
«Я бесконечно, сказочно богат! Сколько всего можно сделать с таким количеством денег! Какую власть это дает! Возможно, с этой суммой я сумею спасти город. Сумею еще надежнее укрепить стены, запасти больше провизии, купить снаряжение, заплатить наемникам… А потом — гурки в смятении отброшены от Дагоски! Император Гуркхула усмирен! Кто бы мог подумать? Занд дан Глокта опять стал героем!»
Погрузившись в глубокое раздумье, он кончиком пальца катал маленькие сияющие камушки по лоскуту кожи.
«Но если я внезапно начну много тратить, это вызовет вопросы. Моя преданная помощница, практик Витари, непременно проявит любопытство, а вслед за ней начнет проявлять любопытство и мой высокопоставленный хозяин — архилектор. Ведь еще вчера я просил денег, а сегодня швыряюсь ими, словно они жгут мне пальцы? „Я был вынужден взять ссуду, ваше преосвященство“. — „Вот как? И сколько же?“ — „Всего-навсего миллион марок“. — „Что вы говорите? И кто же одолжил вам такую сумму?“ — „Наши старые друзья из банкирского дома „Валинт и Балк“, ваше преосвященство, в обмен на услугу. Они не уточнили, какую именно услугу, но они могут потребовать ее в любой момент. Разумеется, моя преданность вам по-прежнему неизменна, ведь вы не сомневаетесь в ней? А это всего лишь небольшое состояние, всего лишь драгоценности…“ Тело обнаружат в порту…»
Он отстраненно водил рукой по холодным, твердым, блестящим камням, и они приятно щекотали его пальцы.
«Приятно, но опасно. Я должен действовать осторожно. Очень осторожно…»
До края мира лежит долгий путь, в этом не было сомнений. Долгий, унылый, тревожный путь. Вид трупов на равнине встревожил всех, а известие о рыщущих рядом всадниках подлило масла в огонь. Тяготы путешествия отнюдь не уменьшились. Джезаль по-прежнему был вечно голоден, все время мерз, насквозь промокал под дождем и, вероятно, до конца своих дней был обречен терпеть мозоли от седла. Каждую ночь он укладывался на жесткую землю, засыпал и видел сны о доме — лишь для того, чтобы серым утром проснуться еще более усталым и больным, чем засыпал. Его кожа загрубела, обветрилась и саднила от грязи, и он был вынужден признать, что теперь от него пахнет так же мерзко, как от остальных. Одно это могло бы свести с ума цивилизованного человека, но теперь ко всем неприятностям добавилось и постоянное, изматывающее ощущение опасности.