— Спасибо.
Ему не помешали бы и несколько часов. Джезаль провел языком во рту, почувствовал кислый вкус, пощупал саднящие дырки в зубах и рубец на губе, проверяя, насколько они болезненны этим утром. С каждым днем опухоль спадала. Он почти привык к ней.
— Возьми-ка.
Джезаль поднял голову и увидел, что Девятипалый кидает ему сухарь. Он попытался поймать его, но больная рука двигалась неуклюже, и он уронил сухарь на пол. Северянин пожал плечами:
— Немножко пыли, ничего страшного.
— Да, пожалуй.
Джезаль поднял сухарь, обтер тыльной стороной руки и откусил, стараясь жевать здоровой стороной рта. Он откинул одеяло, перевернулся и встал, с трудом распрямив ноги.
Логен смотрел, как он делает несколько пробных шагов, для равновесия раскинув в стороны руки с зажатым в одной из них сухарем.
— Как твоя нога?
— Бывало и хуже.
Впрочем, бывало и лучше. Джезаль хромал, больная нога не хотела сгибаться. Колено и лодыжку пронзала боль всякий раз, когда он переносил вес на эту ногу, однако он мог ходить, и с каждым днем все лучше. Дойдя до неровной каменной стены, Джезаль закрыл глаза и перевел дыхание. Ему хотелось смеяться и плакать от радостного облегчения — наконец-то он снова встал на ноги.
— С этой минуты я буду благодарить судьбу за каждый мой шаг.
Девятипалый ухмыльнулся.
— Это продлится день-два, а потом ты снова начнешь ныть из-за еды.
— Никогда, — твердо сказал Джезаль.
— Ну хорошо. Еще неделю. — Северянин прошел к окну в дальнем конце комнаты, отбрасывая длинную тень на пыльный пол. — Кстати, тебе стоит посмотреть на это.
— На что?
Джезаль допрыгал до брата Длинноногого и прислонился к выщербленной колонне сбоку от окна, тяжело дыша и встряхивая больной ногой. Потом он поднял голову и непроизвольно раскрыл рот от изумления.
Они находились очень высоко — может быть, на вершине холма, глядящего на город. Едва рассвело, и солнце сияло на уровне глаз Джезаля, водянисто-желтое в утренней дымке. Небо было ясным и бледным, несколько редких белых облаков висели в нем почти неподвижно.
Даже через сотни лет после своего падения Аулкус поражал воображение.
Вдаль до самого горизонта простирались провалившиеся крыши и полуразрушенные стены, ярко освещенные или погруженные в густую тень. Высокие купола, накренившиеся башни, изящные арки и горделивые колонны возносились вверх над всеобщей разрухой. В панораме города можно было различить прогалины на месте широких площадей и проспектов и глубокую расщелину реки, чей плавный изгиб прорезал каменный лес справа от Джезаля. Солнечный свет вспыхивал на поверхности бегущей воды. Повсюду, куда ни взгляни, влажный камень сиял в лучах утреннего солнца.