Белая тень. Жестокое милосердие (Мушкетик) - страница 33

— Какое неприветливое небо, — сказала Неля.

Борозна все еще не вставал. Он давно смотрел на небо. Оно и в самом деле было пустынным и каким-то бездонным, хватало этим за сердце. Он устал. Но сегодня не мог отдохнуть глазами даже там. Небо всегда манило его. Манило не тем, что видел, а тайной, какую прятало в себе, о которой можно было думать безустанно, не меняя очертаний того, о чем думалось. Оно манило невидимыми мирами, вечным обещанием, вечной угрозой — теми выгоревшими звездами — черными дырами и всем, что еще не открыто и никогда не будет открыто. Он любил смотреть на него. Черные дыры неба… Почти магия, почти безумие. Пустота — где была звезда, где когда-то буйствовало пламя; материя, которая сбежалась в комочек и не выпускает ни лучей, ни магнитных волн — ничего. Ужасающая сила, от которой неведомо чего ждать. Несусветная пустынность, бесконечное одиночество… Не выпускать из себя ни единого лучика! Как страшно она манит человека, эта великая магия мира, которая тяготеет над человеком и которая толкает человечество по какому-то неведомому ему пути. По краю, над пропастью, чтобы заглянуть в нее. Куда приведет этот путь? Это неизвестно. Иного человеку не дано. Да так ли это и плохо — вечно куда-то стремиться, идти, лететь… В этот миг ему страшно захотелось, чтобы Неля почувствовала то же, что чувствует он. Чтобы сжалась вот так же душой, чтобы упало в пустоту сердце и замерло, занемело на мгновение, а потом мозг прожег ледяной холод, чтобы на том месте встала черная боль, еще сильнее подчеркнув одиночество. Тогда бы Неле захотелось бежать отсюда. Тогда бы она поняла его…

— Хотите, Неля, я расскажу вам о черных дырах неба? — спросил он, и было в его голосе такое искреннее желание отдать что-то свое, какую-то частицу себя, что она, хоть уже и собиралась уходить, не решилась отказать. Она поняла, что это нужно ему. Что иначе он обидится, а может, и не обидится, но для них никогда не прозвенит та струна, без которой людям не понять друг друга.

Он рассказывал вдохновенно. Минутами ей казалось, что он посвящает ее во что-то свое, глубинное, потайное, она и впрямь постигла ту адскую силу и одиночество, ей открылось отчуждение, до которого, к счастью, не дошли и не дойдут люди, но которое может стоять предостережением и на их пути. Это были минуты сближения, правда, не того, интимного, когда сближают невольные прикосновения, незримая волна, что бьет из мозга в мозг, из сердца в сердце, а какого-то иного, которое, однако, предшествует тому. Он понял это. И сказал полушутливо: