Из ванной Вадим вышел словно опьяневший, с шальными, невидящими глазами, едва переступая размякшими ногами, проковылял в комнату, остановился посреди нее, огляделся, будто впервые сюда попал, поморгал сонно, с усилием донес себя до кресла, плюхнулся едва не завалившись вместе с ним на спину, глупо хихикнул, затем длинно вздохнув, вытянул ноги и затих.
Он не спал, и не дремал, и глаз даже не прикрыл, хотя, устал и истома его одолела, и в самый раз было бы сейчас забыться на какое-то время, восстановить силы. Но глаза не закрывались, им было интереснее разглядывать свет, чем тьму. А потом истома прошла. Он взбодрился, стал яснее чувствовать, видеть. И тогда он прислушался к себе. И ничего не уловил из того, что мучило его вчера, сегодня и ночью, и утром. И обрадовался, и встал удивленный; сбросив на пол халат, насторожился и вновь ничего не ощутил. Вот и распрекрасно, хоть день отдыха. Он знал, что именно день, а может, и того меньше, завтра все снова навалится, и опять начнется беспощадная борьба с самим собой… Он знает, он уже изучил себя, он за эти недели жизнь прожил. А сегодня вот отдых, так вот вышло, и надо ловить эти мгновения, хоть мало их, но они есть, они существуют, они дадут ему возможность отвлечься, хоть как-то привести мысли в порядок. Итак, сегодня дома. Целый день, до ночи. Книги, телевизор, музыка…
Около пяти заливисто просигналил телефон. Без всяких недобрых предчувствий Вадим оторвался от книги, кряхтя, потянулся к аппарату, стоящему на полу, взял трубку и тут же пожалел, что взял, до слез пожалел. Надо было отключить его. Почему он забыл? Это была Можейкина. Она не поздоровалась и не спросила даже, он ли это, или кто другой, начала скорей тараторить слова, как показалось Вадиму, выученные заранее, или методично и упорно кем-то вдолбленные. И пока она говорила, опять проскочила и исчезла в мозгу расплывчатая, зыбкая догадка. О чем же он подумал? А говорила Можейкина вот что:
— Не забыли меня? Помните. Это я. Люда Можейкина. Вот. Чувствую я себя хорошо, все уже в порядке. А вы не забыли, о чем я вас просила? Пожалуйста, молчите. А то меня убьют. Видите, я же молчу. И вы тоже, ради меня.
— Кто убьет? — перебил ее Вадим.
— Вы их не знаете, и я не знаю, но они не остановятся. Они меня постоянно в поле зрения держат… Хм… Хм… — она, видимо, забыла, что говорить, в трубке щелкнуло, а потом пропали шорохи и посторонние шумы, будто трубку прикрыли ладонью, а потом опять заговорила Можейкина: — Меня допрашивать нельзя, я больна, и вы единственный, кто их, ну тех, видел. Умоляю вас. Ну что для вас сделать? Может, встретимся? — сказала она, жеманясь, как девочка, потом вскрикнула, и завыли нудные гудки.