Когда открыл дверь и вошел, подумал, ничего здесь нет такого особенного, как в обычном городском учреждении, коридоры, двери, за ними голоса, стук машинок. Вон какой-то маленький, тихий человек проскочил с папкой под мышкой, по виду бухгалтер, а на самом деле, наверное, следователь, сложнейшие убийства раскрывает или еще что-нибудь в этом роде.
Вот и нужная дверь, справа на стене маленькая табличка: «Следователи: Минин, Косолапов». Ему к Минину. Интересно, какой он, этот Минин? В узкой, как пенал, комнате едва уместились два стола, два сейфа, четыре стула. Сидящие за столами подняли головы. Один, что подальше у окна, смотрел недружелюбно, с раздражением, видимо, ему помешали. Был он остроплеч, узколиц, смугл, что-то кавказское в нем проглядывалось. Второй, крепкий, синеглазый, с крупным, как ломоть дыни, ртом, смотрел на него тоже без особой радости, но с любопытством. «Сейчас я вас разгадаю», — подумал Данин. Он поздоровался и положил повестку на стол второму.
— Я к вам, — сказал он, улыбаясь.
Тот взял повестку, приподнял брови, с легким удивлением глянул на Вадима, кивнул на стул. Вадим сел. Значит, угадал. Минин повертел повестку, отложил ее в сторону, достал из ящика стола большой белый бланк, посмотрел на Данина, но уже без удивления — с улыбкой, — сказал:
— Давайте знакомиться. Я следователь районной прокуратуры Минин Сергей Алексеевич. Позавчера мною возбуждено уголовное дело по факту преступления, совершенного в отношении гражданки Можейкиной. Вас я буду допрашивать в качестве свидетеля. Давайте запишем ваши данные.
Пока Минин заполнял протокол допроса, Вадим разглядел следователя и решил, что ему повезло. Этот получше, чем тот, что у окна, пораскованней, посимпатичней, к тому же, видимо, Вадимов ровесник, наверняка неглуп и с ним можно найти общий язык.
Следователь закончил писать, протянул ручку Данину, пододвинул к нему протокол:
— Распишитесь вот здесь, об ответственности за дачу ложных показаний.
Вадим невольно замер, на мгновение будто выстудилось нутро, а в лицо, наоборот, дохнуло жаром. И почему-то закостенели пальцы. Он знал, что по нему не видно, когда вот так обдает лицо жаром, не краснеет оно, но все равно неудобство почувствовал, будто высветили его одного в этой комнате, будто мощные прожекторы направили в самые его глаза. Ложные показания! Он будет давать ложные показания? Ну конечно. Его ведь просили об этом, умоляли… Он ведь помнил, как она просила, он видел глаза ее в тот момент, в них страх был, искренний, настоящий, она о смерти говорила, и он поверил ей и сейчас верит. Ложные показания… Нет… Это не ложные показания. Он ничего не соврет. Он просто не скажет кое чего. А может быть, и впрямь это кое-чего ему показалось. И зачем себя подставлять под удар, вызывать будут, дергать, зачем ввязываться не в свое дело, и так уже ввязался сдуру. Хватит. Ничего не случится, не преступление же он, в конце концов, совершает. Мало ли какие ссоры у знакомых людей бывают, сами разберутся и без помощи прокуратуры. А может, родственник ее этот белобрысый красавец, может, племянник любимый или братец двоюродный — ведь как она молила. И не дрожала уже рука, когда брал ручку, когда подпись свою, корявую, некрасивую, — почти до тридцати дожил, а так и не научился расписываться — выводил. И, отложив ручку, посмотрел на следователя прямо и открыто и не чувствовал вины за собой преждевременной за то, что расскажет сейчас, и за то, что не расскажет тоже.