Убедившись, что гражданские поняли приказ, репликант выбежал наружу, руководить обороной периметра.
Первый натиск противника репликанты отразили с лёгкостью: до взвода живой силы, бестолково бегущей через лётное поле, было уничтожено огнём стрелкового оружия. Воздушная поддержка противника завязла в бою с подоспевшими ВВС Союза и не смогла помочь своей избиваемой пехоте. В следующий раз через поле двинулись боевые машины десанта, но практически сразу попали под удар вертолётов Союза. Три БМД были уничтожены, остальные отошли под прикрытие здания.
Третью волну уже не дождались: пришёл доклад о готовности раненых к транспортировке. Ещё две минуты, и был получен приказ оставить позиции и подниматься на борт корабля.
Сержант шёл последним. Убедившись, что все подчинённые на борту, он направился к своему месту и уселся в противоперегрузочное кресло.
Планета Идиллия. Город Арбаро
Прежде чем отправиться к Кеммериху, мы упаковываем его вещи: в пути они ему пригодятся.
Полевой лазарет переполнен; здесь, как всегда, пахнет карболкой, гноем и потом. Тот, кто жил в бараках, ко многому привык, но здесь и привычному человеку станет дурно. Мы расспрашиваем, как пройти к Кеммериху; он лежит в одной из палат и встречает нас слабой улыбкой, выражающей радость и беспомощное волнение. Пока он был без сознания, у него украли часы.
Нэйв осуждающе качает головой:
– Я ведь тебе говорил, такие хорошие часы нельзя брать с собой.
Нэйв не очень хорошо соображает и любит поспорить. Иначе он попридержал бы язык: ведь каждому видно, что Кеммериху уже не выйти из этой палаты. Найдутся ли его часы или нет – это абсолютно безразлично, в лучшем случае их пошлют его родным.
– Ну, как дела, Франц? – спрашивает Кропп.
Кеммерих опускает голову:
– В общем, ничего, только ужасные боли в ступне.
Мы смотрим на его одеяло. Его нога лежит под проволочным каркасом, одеяло вздувается над ним горбом. Я толкаю Нэйва в коленку, а то он, чего доброго, скажет Кеммериху о том, что нам рассказали во дворе санитары: у Кеммериха уже нет ступни – ему ампутировали ногу.
Вид у него ужасный, он изжелта-бледен, на лице проступило выражение отчужденности, те линии, которые так хорошо знакомы, потому что мы видели их уже сотни раз. Это даже не линии, это скорее знаки. Под кожей не чувствуется больше биения жизни: она отхлынула в дальние уголки тела, изнутри прокладывает себе путь смерть, глазами она уже завладела. Вот лежит Кеммерих, наш боевой товарищ, который еще так недавно вместе с нами жарил конину и лежал в воронке, – это еще он, и все-таки это уже не он; его образ расплылся и стал нечетким, как фотографическая пластинка, на которой сделаны два снимка. Даже голос у него какой-то пепельный.