— Он и сейчас такой же, фрау Роули, — говорю я.
Она цепляется за мои слова и начинает рассказывать о детстве Альберта. Она должна говорить, ей больше невмоготу, соседи приходили, знакомые, даже двое учителей заходили, никто не может понять, как это случилось…
— Им бы следовало держать язык за зубами, — говорю я, — все они виноваты.
Она смотрит на меня непонимающими глазами и опять рассказывает, как Альберт начинал ходить, как он никогда не шалил, — не то что другие дети, он, можно сказать, был даже слишком смирным для мальчика. И теперь вот такое! Как только он мог это сделать?
С удивлением смотрю я на нее. Она ничего не знает об Альберте. Так же, как и моя мать обо мне. Матери, должно быть, могут только любить, — в этом все их понимание своих детей.
— Не забудьте, фрау Роули, — осторожно говорю я, — что Альберт был на войне.
— Да, — отвечает она, — да… да…
Но связи не улавливает.
— Бартшер этот, верно, был очень плохим человеком? — помолчав, тихо спрашивает она.
— Форменный негодяй, — подтверждаю я без обиняков: мне это ничего не стоит.
Не переставая плакать, она кивает:
— Я так и думала. Иначе и быть не могло. Альберт в жизни своей мухи не обидел. Ганс — тот всегда обдирал им крылышки, а Альберт — никогда. Что теперь с ним сделают?
— Большого наказания ему не присудят, — успокаиваю я ее, — он был в сильном возбуждении, а это почти то же, что самооборона.
— Слава богу, — вздыхает она, — а вот портной, который живет над нами, говорит, что его казнят.
— Портной ваш, наверное, спятил, — говорю я.
— И потом он сказал еще, будто Альберт убийца… — Рыдания не дают ей говорить. — Какой же он убийца?.. Не был он убийцей, никогда… никогда…
— С портным этим я как — нибудь посчитаюсь, — в бешенстве говорю я.
— Я даже боюсь теперь выходить из дому, — всхлипывает она, — он всегда стоит у подъезда.
— Я провожу вас, тетушка Роули.
Мы подходим к ее дому.
— Вот он опять стоит там, — боязливо шепчет старушка, указывая на подъезд.
Я выпрямляюсь. Если он сейчас пикнет, я его в порошок изотру, хотя бы меня потом на десять лет укатали. Но, как только мы подходим, он и две женщины, шушукавшиеся с ним, испаряются.
Мы поднимаемся наверх. Мать Альберта показывает мне снимки Ганса и Альберта подростками. При этом она снова начинает плакать, но, будто чем — то пристыженная, сразу перестает. Старики в этом отношении как дети: слезы у них всегда наготове, но высыхают они тоже очень быстро. В коридоре она спрашивает меня:
— А еды — то у него там достаточно, как вы думаете?
— Конечно, достаточно. Во всяком случае, Карл Дарк позаботится на этот счет. Он может достать все, что нужно.