— Считаю до трех…
От неприятельского отряда отделяется вдруг уже немолодой человек в унтер — офицерской форме, но без нашивок. Выйдя вперед, он кричит нам:
— Товарищи мы вам или нет?
От неожиданности Вилли даже поперхнулся.
— Черт возьми, а мы вам о чем все время твердим, трусы несчастные! — огрызается Вилли. — Кто первый напал на раненого?
Унтер — офицер поражен.
— Это правда, ребята? — спрашивает он своих.
— Он отказался снять погоны, — отвечает ему кто — то.
Унтер — офицер нетерпеливо машет рукой и снова поворачивается к нам:
— Этого не надо было делать, ребята. Но вы, верно, даже не знаете, что у нас здесь происходит. Откуда вы?
— С фронта. А то откуда же? — фыркает Вилли.
— А куда идете?
— Туда, где вы просидели всю войну, — домой.
— Вот, — говорит унтер — офицер, поднимая свой пустой рукав, — это я не в собственной спальне потерял.
— Тем позорнее тебе водить компанию с этими оловянными солдатиками, — равнодушно откликается Вилли.
Унтер — офицер подходит ближе.
— У нас революция, — твердо заявляет он, — и кто не с нами, тот против нас.
Вилли смеется:
— Хороша революция, если ваше единственное занятие — срывать погоны… Если это все, чего вы добиваетесь… — Вилли презрительно сплевывает.
— Нет, далеко не все! — говорит однорукий и быстро вплотную подходит к Вилли. — Мы требуем: конец войне, конец травле, конец убийствам! Мы больше не хотим быть военными машинами! Мы снова хотим стать людьми!
Вилли опускает руку с гранатой.
— Подходящее начало, — говорит он, показывая на растерзанную повязку Кайла. В два прыжка он подскакивает к солдатам. — Марш по домам, молокососы! — рявкает он вслед отступающему отряду. — Вы хотите стать людьми? Но ведь вы даже еще не солдаты. Страшно смотреть, как вы винтовку держите. Вот — вот руки себе переломаете.
Толпа рассеивается. Вилли поворачивается и во весь свой огромный рост выпрямляется перед унтер — офицером:
— Так, а теперь я скажу кое — что и тебе. Мы тоже по горло сыты всей этой мерзостью. Что надо положить конец — ясно. Но только не таким манером. Если мы что делаем, то делаем по собственной воле, а командовать собой пока еще никому не дадим! Ну, а теперь раскрой — ка глаза, да пошире! — Двумя движениями он срывает с себя погоны: — Делаю это потому, что я так хочу, а не потому, что вам этого хочется! Это мое личное дело. Ну, а тот, — он показывает на Кайла, — наш лейтенант, и погоны на нем останутся, и горе тому, кто скажет хоть слово против.
Однорукий кивает. Лицо его выражает волнение.
— Ведь я тоже был на фронте, чудак ты, — с усилием говорит он, — я тоже знаю, чем это пахнет. Вот… — волнуясь, он протягивает свой обрубок. — Двадцатая пехотная дивизия. Верден.