— Над этим надо поставить крест, Эрнст, — говорит он. — Кости трещат, ревматизм мучает. Уж я пытался, пытался, до потери сил. Все равно бесполезно.
— Что же ты собираешься предпринять, Бер? — спрашиваю я. — В сущности, государство обязано было бы платить тебе такую же пенсию, как и офицерам в отставке.
— Ах, государство! — пренебрежительно роняет Бер. — Государство дает только тем, кто умеет драть глотку. Сейчас я разучиваю с одной танцовщицей несколько номеров. Такие, знаешь ли, эстрадные. Публике нравится, но это настоящая ерунда, и порядочному акробату стыдно заниматься такими вещами. Что поделаешь: жить — то ведь нужно…
Бер зовет меня на репетицию, и я принимаю приглашение. На углу Хомкенштрассе мимо нас проплывает в тумане черный котелок, а под ним — канареечно — желтый плащ и портфель.
— Артур! — кричу я.
Леддерхозе останавливается.
— Черт возьми, — восклицает в восторге Бер, — каким же ты франтом вырядился! — С видом знатока он щупает галстук Артура — великолепное изделие из искусственного шелка в лиловых разводах.
— Дела идут недурно, — торопливо говорит польщенный Леддерхозе.
— А ермолка — то какая, — все изумляется Бер, разглядывая черный котелок Артура.
Леддерхозе, порываясь уйти, похлопывает по портфелю:
— Дела, дела…
— А что твой табачный магазин? Ты уже простился с ним? — осведомляюсь я.
— Никак нет, — отвечает Артур. — Но у меня сейчас только оптовая торговля. Кстати, не знаете ли вы какого — нибудь помещения под контору? Заплачу любую цену.
— Помещений под контору не знаем, — отвечает Бер. — До этого нам пока далеко. А как поживает жена?
— Почему это тебя интересует? — настораживается Леддерхозе.
— В окопах, помнится, ты очень сокрушался, что она у тебя худа слишком. Ты ведь больше насчет дебелых…
Артур качает головой:
— Не припомню что — то. — Он убегает.
Бер смеется.
— До чего может измениться человек, Эрнст, верно? В окопах это был жалкий червь, а теперь вон какой делец! Как он похабничал на фронте! А сейчас и слышать об этом не хочет. Того и гляди, еще заделается председателем какого — нибудь общества «Добродетель и мораль».
— Ему, видно, чертовски хорошо живется, — задумчиво говорю я.
Мы бредем дальше. Плывет туман. Волк забавляется, скачет. Лица то приближаются, то исчезают. Вдруг, в белом луче света, блеснула красная кожаная шляпка и под ней лицо, нежно оттененное налетом влаги, отчего глаза блестят больше обычного.
Я останавливаюсь. Сердце забилось. Адель! Вспыхнуло воспоминание о вечерах, когда мы, шестнадцатилетние мальчики, прячась в полумраке у дверей гимнастического зала, ожидали появления девочек в белых свитерах, а потом бежали за ними по улицам и, догнав, молча, едва переводя дыхание, пожирали их глазами где — нибудь под фонарем; но девочки быстро убегали от нас, и погоня возобновлялась. А иной раз, завидев их на улице, мы робко и упорно шли за ними, шага на два позади, от смущения не решаясь заговорить, и лишь в последнюю минуту, когда они скрывались в подъезде какого — нибудь дома, мы набирались храбрости, кричали им вдогонку «до свидания» и убегали.