Он увидел все, что хотел увидеть.
* * *
— За кого они меня принимают?!
Пришедшую вчера в полусне мысль Конан огласил уже к вечеру следующего дня, увидев паланкин. Негромко, правда, огласил, но стоявший рядом Квентий услышал, сделал большие глаза и усмехнулся в рыжие усы. Понимать своего начальника малой стражи Конан давно уже научился без лишних слов. Вот и сейчас было ясно, что Квентий советует во всем подчиняться местному этикету — мало ли какие изменения у них тут произошли за последнее время?
Паланкин Конану подали для того, чтобы облегчить преодоление последней сотни шагов от кареты до зала аудиенций. Конан совсем было уже собирался вспылить и как следует отдубасить носильщиков тем, что останется от паланкина после столкновения его с одной из дворцовых стен, но под осуждающим взглядом начальника малой стражи делать этого не стал. «Ты не дома, — говорил ему этот взгляд, — здесь свои правила. И, если Зиллах желает оказать своему гостю подобную честь, — верхом самой черной неблагодарности будет от оной чести отказаться». Конан буркнул себе в бороду неразборчивое, зло сощурил глаза и полез в паланкин.
Его настроение испортилось окончательно, когда несколько позже он обнаружил, что из всех присутствующих на Малой аудиенции коронованных особ подобного рода честь оказана была лишь ему одному.
Он начал догадываться.
А во время последовавшего за аудиенцией торжественного обеда догадка его получила весьма неприятное подтверждение…
* * *
— Он стар. Шестьдесят четыре зимы — возраст более чем почтенный.
Два человека стояли на верхней галерее пиршественного зала, глядя вниз. Во время торжественных официальных пиров на этой галерее располагались лучники или музыканты — в зависимости от того, с кем именно пировали хозяева замка и в чьих услугах они в данную минуту нуждались больше. Один из наблюдателей, тот, что постройнее и помоложе, был в форме стражника. Второй, более крупный и представительный — в бархатном черном плаще с капюшоном. Оба они смотрели вниз, на освещенный неверным пляшущим светом факелов пиршественный стол и сидящих за ним людей. Вернее — на одного человека.
Этот человека действительно стоил того, чтобы на него посмотреть. Он был огромен — отсюда, сверху, казалось, что он раза в два шире любого другого из сидящих в зале людей. Плечи такой ширины встретишь разве что у гнома. Да и то — не у всякого. Но человек не был гномом — если бы он дал себе труд встать, то сразу бы стало видно, что и по росту он выше любого из присутствующих. Как минимум на голову. Он возвышался над своими соседями даже сейчас, когда сидел, ссутулившись. В отличие от остальных пирующих, он был неподвижен и, казалось, спал, опустив седую бороду на мощную грудь.