К логике Гронама прибегли и тогда, когда захватчики огородили стеной часть города и создали Хелмское гетто. Так много хороших вещей не хватало и так много плохих оказалось в избытке, что люди в гетто переименовали почти все, что у них было: свою боль они стали называть «молоком матери», а темноту – «свободой», о грязи говорили как о «надежде» и какое-то время, глядя на руки и лица друг друга, на почерневшую от сажи одежду, считали себя счастливчиками. Лишь смерть они не смогли переименовать, потому что заменить ее было нечем. И только тогда они загрустили, почувствовали голод, а кое-кто начал терять веру в Бога. Именно тогда махмирский ребе, самый набожный из них всех, послал Мендла по другую сторону стен на вылазку.
Мендл не сказать чтобы был ошарашен: ведь улицы за тесным гетто – это улицы их города, дома – это их дома, даже если теперь там живут чужие люди. И черный рынок никто не отменял, разве что из-за войны он еще глубже ушел в подполье и алчности стало больше. Мендл порадовался, убедившись, что крестьяне, с которыми он имел дело, переняли мудрость его деда. На картофель они смотрели как на золото, а мешок золота с тем же успехом мог стать картофелем. Мендл обменял кучу последнего (в последнем случае первого) на такое количество первого (аналогично – последнего), сколько мог спрятать на себе. В целом такой обмен он воспринял как добрый знак: к людям понемногу возвращается здравомыслие, подумал он.
Успех сделки придал Мендлу уверенности. И, вместо того чтобы нырнуть обратно в лазейку, он решил сделать крюк вокруг ледника, не подумав о том, что солнце вот-вот взойдет. Бегом пробежал по улочке, что за лавкой Кривой Билхи, потом по краю площади, и так пока не оказался возле своего дома. Он знал, это чистое безумие, равносильно самоубийству – стоять здесь. Одного лишь беглого взгляда, а то и меньше, достаточно, чтобы его вычислили: в последнее время у них чутье обострилось. И что тогда будет с картошкой? Она уж точно не попадет в гетто, если Мендла схватят и повесят на дереве, где когда-то была декларация, с табличкой «Контрабандист» на груди. А драгоценная картошечка, напиханная в карманы и набитая под нижнее белье от щиколоток до локтей, пропадет зря, завянет и пустит ростки. Но Мендлу во что бы то ни стало нужно было увидеть это крыльцо с палисадником, дощатый фасад, который он сам красил позапрошлым летом. И в эту минуту ставни на окне его спальни распахнулись. Мендл развернулся и бросился бежать, так и не увидев нового жильца – успел заметить лишь облачко пара от его дыхания. На соседней улице нашел канализационную решетку и, поднатужившись, поднял ее. Петух возвестил зарю, а Мендлу сперва почудилось, что это крик о помощи, вой сирены, свист пули. Спускаясь под землю и водворяя на место решетку, он снова услышал, как кукарекает петух, и только теперь распознал, что это такое, – природа жила своей обычной жизнью, как ей и положено. Еще один добрый знак, решил он.