Поначалу передававшийся из уст в уста как слух, указ привел людей в замешательство. Обитатели гетто пытались подключить логику, основываясь на пересудах, недоверчиво пощелкивая языком. Отцы семейств терли виски и, зажмурив глаза, пытались отыскать рациональное зерно в такой прямо-таки из ряда вон выходящей ситуации.
Чтобы как-то успокоить своих перепуганных собратьев, главе мекильцев пришлось издать собственный указ. Взобравшись на товарный вагон и опираясь на ручку метлы, которую взамен трости красного дерева для него подпилили и любовно отполировали, он пояснил, что «необходимые вещи» означает все то, что может понадобиться для обустройства дачи. В ответ на вопрос, который выкрикнул кто-то из толпы его последователей, он объяснил, что дача предположительно будет без мебели. Закончив речь, он для вящей убедительности пристукнул метловищем – гулкое эхо под его ногами прокатилось по пустому чреву вагона.
И мекильцы отправились паковать кроватные рамы и комоды, гамаки и шезлонги – все, что семьям может пригодиться на новом месте. Раввин же махмирских хасидов в своей запредельной строгости (а также наперекор мекильцам, допускающим постыдные поблажки) истолковал «необходимое» как ничего, кроме исподнего, ибо все остальное – излишнее украшательство.
– Даже наши талиты? – спросил Файтл, немало удивившись.
– Даже волосы на бороде, – ответил ребе, принимая во внимание суровость их положения.
Его последователи содрогнулись, все, кроме Мендла – тот был занят: раздавал кучке собравшихся картофелины. Никто не ел. Все ждали благословения от ребе. Но он отказался от своей доли:
– Лучше отдам кому-нибудь из мекилей, они не привыкли к воздержанию.
И все, как по команде, протянули свои картофелины Мендлу, чтобы он и у них забрал.
– Ешьте, ешьте! – сказал им ребе. – Вы ешьте, а я порадуюсь, глядя на вас. – И улыбнулся своим последователям: – Даже рабби Акива[11], да будет благословенна его память, почел бы за честь иметь таких учеников.
Махмирцы поспешили в свои тесные квартирки, мужчины сбрасывали длиннополые лапсердаки и талиты, женщины складывали платья и убирали их в комоды. Файтл – руки у него дрожали, в глазах стояли слезы – принялся состригать свою бороду, понемножку, клочок за клочком.
– Почему не одним махом? – предложила его жена Захава. – И делу конец.
Но он был не в силах. И все щелкал ножницами, как парикмахер, который добивается, но никак не добьется совершенства. Захава расхаживала взад-вперед по клочкам волос и полосам солнечного света, лишить которого обитателей гетто не удалось. Впервые за время замужества Захава оставила дома головной платок и, хоть и не было в том необходимости, заперла за собой дверь.