Сняв шлемы, и помахав всем присутствующим руками, мы с Егором принялись извлекать из коляски Наташку, которую судя по зеленоватому цвету лица, изрядно растрясло дорогой. Потом мы дружно порезали огурцы, помидоры, сыр, хлеб, потом разлили по стаканчикам припрятанную от старших родственников бутылку „Монастырского“ кагора.
Мишка, поднявшись со стаканчиком в руке, заблажил басом: „Понеже собравшиеся здесь братия почтим болярина гласом честным – многая летаааааа!“ грянули все, и смеясь чокнулись стаканчиками.
Потом мы рвали дымящееся и обжигающее мясо белыми, блестящими в свете приближающегося заката зубами, хрустели яблоками и пулялись виноградными косточками, в стаканчиках шипела газировка, и нам было весело и легко.
Часика через полтора все дружно решили искупаться и спустились к темной воде. В озере били ключи, и прогревшийся за день слой воды нежной как парное молоко, сменялся ледяными иголочками, стоило слегка опустить ноги. У берега было совсем мелко, глубже становилась лишь в зарослях кувшинок. Гладкие сверху листочки трогали руки и ноги бархатистыми краями.
Немного побарахтавшись среди гибких зеленых стеблей, я просто улеглась среди листьев, любуясь бескрайним зеленым морем. Чуть в стороне как два дельфина резвились Мишка со Светкой, в июне они вместе поступили на физфак, и теперь настойчиво нагоняли форму к соревнованиям. Наташка плескалась у самого берега, чуть приседая и взвизгивая, Егор молчаливо бдел на полпути между мной и ею, а Макс погладывал на нас с берега, с видом папаши присматривающего за детишками в аквапарке.
Постепенно все наплескавшиеся и томные собрались у костерка со стаканчиками в руках и впали в меланхолическую задумчивость – вечер был чудо как хорош, домой можно было не торопиться, а потому расковыряв именинный штрудель, все принялись задумчиво любоваться окрестностями.
– А знаете, – сказал вдруг молчавший доселе Егор, – мне про это озеро дядька рассказывал. Дед его пил очень (все сочувственно потупились, зная что для Егора это больная тема), и как то летом косить пошел на монастырские покосы. Это где-то в той стороне было, на этом берегу сторожка стояла и дом священника, а там сам монастырь, ну а вокруг заливные лужки покосные. Так вот пошел он не просто так, а бутылку с собою взял, перебрал немного, и спать прямо под куст завалился, а ночью проснулся от пения, и глядь – идут по берегу монахини, поют тихонько, а в руках у них огоньки светятся. Обомлел он приподнялся, а из череды вдруг одна фигура к нему подошла, лицо свое осветила и увидел он мать свою покойную… Погрозила она ему пальцем и сказала – „Не пей больше сынок, я за тебя молиться буду“.