И когда теплым сентябрьским утром «Бетси Уиздом» встала у причала в Йорктауне, залитый солнечным светом берег показался ей гостеприимным и красочным. Единственной диссонирующей нотой при этом была ужасающая вонь, поднимающаяся из открытого трюма, когда оттуда начали выводить переселенцев. В их облике с трудом можно было признать людей, они больше походили на бледных червей, исхудавших и болезненно щурящихся от яркого света. Вдобавок они были грязны до невозможности. Когда они сходили на берег, миссис Грей вцепилась в руку Софии, уверяя, что земля до сих пор раскачивается у нее под ногами. В переполненном и кишащем людьми порту какой-то мужчина, очевидно шериф, и члены местной милиции[3] окружили пассажиров, выпущенных из трюма, выкликая их по именам, записанным в грузовой манифест, и выстраивая в некое подобие шеренги для будущих торгов в качестве законтрактованных работников. София решила про себя, что выглядят они весьма непрезентабельно и даже жалко.
Чернокожий раб в ливрее, которая была мала ему на несколько размеров, протолкался мимо них, громко вопрошая:
– Граф’н? Граф’н?
Когда София осведомилась у него, уж не Графтонов ли он имеет в виду, раб ответил, что да, именно их. В свою очередь он спросил, не она ли и есть «мисс Софи», после чего показал на экипаж с гербом де Болденов на дверце и сообщил, что отвезет обеих дам в Вильямсбург, где масса[4] принимает участие в заседании палаты представителей. Подойдя к карете, дамы с изумлением уставились на кучера, голова которого была помещена в нечто вроде птичьей клетки, закрепленной на его шее замком. Она выглядела ужасно тяжелой и громоздкой, особенно если учесть, что мухи со спин лошадей садились ему на лицо и голову, а он не мог прогнать их.
– Как же этот бедолага ест и спит? – прошептала шокированная миссис Грей на ухо Софии.
Их сундуки погрузили в повозку, а София и миссис Грей, учитывая, что им предстоит долгая дорога, постарались поудобнее устроиться внутри экипажа, который тронулся в путь первым, вздымая клубы теплой пыли. Теперь стало видно, что карета пребывает в небрежении: облицовка ее отслаивалась, сиденья были жесткими, а кожаные занавески для защиты от солнца вообще отсутствовали. Подпрыгивая на неровностях дороги, экипаж покатил вперед, и их окутало облако густой пыли, в которой они рисковали задохнуться во время тряской езды до Вильямсбурга. Вскоре после начала пути миссис Грей опять укачало.
Только ближе к вечеру наконец раздался крик:
– Леди, вот мы и дома!
Они остановились. София и миссис Грей вышли из экипажа перед симпатичным каменным домом, по бокам которого росли подстриженные кусты, но внешнее великолепие оказалось обманчивым. Внутри дом, как и экипаж, производил удручающее впечатление. София была поражена, отметив, что домашним хозяйством в жилище де Болдена явно пренебрегали: повсюду лежал толстый слой пыли; полы были не навощены; штукатурка с карнизов грозила упасть прямо на голову; турецкие ковры, изгрызенные мышами, пришли в негодность; а камины были забиты старой золой. В воздухе стоял стойкий неприятный запах гнили и не опорожненных вовремя ночных горшков. В спальнях, куда проводили обеих дам, занавески на окнах обвисли, а в углах под потолком в клочьях старой паутины застряли дохлые мухи. Из спален открывался вид на заброшенный сад и какие-то лачуги, которые София поначалу сочла собачьими будками, но в действительности то были жилища рабов.