Анабелл на спешила объяснять, на что именно я должна была обращать внимание в театре, а сама я пока не обнаружила ничего подозрительного. Конечно, у актёров были свои странности, особенно у Маргарет и Гровера, но мне казалось это вполне естественным: актёры – натуры творческие, что с них взять. За исключением истерик, которые Маргарет закатывала перед спектаклем, чтобы настроиться на нужный лад – обычно поводом к этому служила любая мелочь, и обвинить во всех смертных грехах она могла любого, – других тараканов у Маргарет в голове я не заметила. Из всех актрис в театре она единственная могла позволить себе роскошный яркий гардероб, передвигалась в собственном экипаже и жила в собственном городском доме. Как на следующий же день сообщила мне Сара Уотсон, у Маргарет был богатый любовник из лондонской знати, не жалевший денег на её содержание. Сама Сара без грима оказалась остроносой девушкой, в чьих чертах сквозило что-то лисье, которая обожала совать нос не в свои дела. Мне показалось, что она постоянно, страстно и неутомимо завидовала Маргарет, всеми силами пестуя эту зависть. Томас Гровер же на деле оказался избалован женским вниманием, которое он принимал как должное. Все актрисы, горничные, помощница костюмерши – абсолютно все были влюблены в него, и я поначалу никак не могла понять, почему. Лично мне Гровер показался обычным нарциссом, который был в неописуемом восторге от собственной персоны. Это продлилось до того момента, пока я не увидела их с Маргарет, репетирующими сцену, в которой Федра признаётся в любви Ипполиту. Они оба играли с такой страстью, искренностью, что даже я на какое-то время поверила, что передо мной на сцене находились ожившие герои трагедии. Всю нервность и богемность Гровера как рукой сняло, а в его растерянность и смущение в этой сцене поверил бы самый опытный театральный критик. А если в пьесах, где главный герой влюбляется, он с такой же выразительностью объясняется в любви… Понятно, почему всё женское население театра было от него без ума.
Приехав на очередную репетицию, я поспешила в гримёрную. Она была у меня общей с прочими актрисами, личная полагалась только Маргарет, учитывая её статус примы. Перебросившись парой слов с Сарой и Лилиан, я надела парик, накрасила губы, приладила шляпу с вуалью и поспешила обратно в зал. В таком виде я репетировала теперь постоянно, привыкая к новому образу. Вуаль была неплотной, обзору почти не мешала, и я почти перестала её замечать.
В зале царила суматоха – как выяснилось, с самого утра никто не мог найти Гровера, и репетиция зашла в тупик. Актёры прогнали сцены, в которых не был задействован ведущий исполнитель, но теперь он был необходим просто позарез. Я быстро поздоровалась с остальными, только что закончившими собственную репетицию, и Хогартом, после чего поспешила занять своё место на сцене. Петь перед пустым залом у меня получалось неплохо, по крайней мере, Хогарт не уставал повторять, что я принесу театру неслыханный успех. Это порядком раздражало Маргарет, Гровера и остальных, но к счастью, испортить мне жизнь они пока не пытались. Правда, Гровер никогда не упускал случая ядовито заметить, что моё участие в представлении выглядит, как пятое колесо в телеге, и все его почитательницы всецело разделяли эту точку зрения, однако решение Хогарта оспорить никто не пытался. Несмотря на несколько комичную внешность и манеры, директор управлял театром твёрдой рукой, умудряясь одновременно режиссировать спектакли, и все актёры без вопросов признавали его авторитет. Таким образом, в театре сохранялся строгий порядок.