Ключ от комнаты был на болванке, размером и формой напоминавшей грушу. Кое-как втащив чемодан по лестнице, я отпер дверь и вошел в комнату. Шкаф с ввалившимися от пустоты створками, старое кресло и высокая, похожая на бруствер, кровать – вот и все, что было из мебели. Зато из окон открывался прекрасный, словно из путеводителя, вид на Рейн и стеклянные высотки на другом берегу. А слева, если высунуться подальше, чернели над крышами колпаки Собора.
После обеда Фриш отвез меня в Бонн, где жил Леон. Мой однокашник почти не изменился, только округлел и отрастил бороду-эспаньолку. Он по-прежнему сутулился и говорил тихо, как бы нарочно заставляя прислушиваться, а когда хотел привлечь особенное внимание, постукивал собеседника по груди ногтем (который тоже зачем-то сохранился на свалке моей памяти). Никаких эмоций по поводу нашей встречи Леон не выразил, только закашлялся и закивал.
В Кёльнском университете он преподавал философию, но его настоящей страстью была история этого города. Точнее, сам город, исчезнувший под бомбами союзников. Леон знал не только расположение старых улиц, но и нумерацию разрушенных зданий, в каком стиле и кто их построил, и какие лавки там находились; в какой день и час их разбомбили, кто погиб, а кто выжил – и т. д. и т. п. Такая вот неожиданная страсть. Да.
Сведения о Кёльне хранилась в двух компьютерах, которые стояли бок о бок на его безразмерном рабочем столе как гигантские бабочки. Чай был накрыт на напольном звукоусилителе. Леон поставил пластинку. Под звуки джаза я решил спросить его о том, о чем давно хотел, но не решался – о его родном уральском городе. Возвращался ли он на родину? Хочет ли туда поехать? Нет и нет, был ответ – это прошлое я от себя отрезал. “Ты всегда был провокатором, – неожиданно добавил Леон. – Твоя наивная вера в культуру смешила меня, ведь кругом царила разруха. Но знаешь? Я благодарен тебе. Это не давало и мне опускать руки”. Леон произнес этот короткий монолог сухим отрешенным голосом. Всерьез он говорил или, как раньше, иронизировал?
Леон сообщил, что водит экскурсии по исчезнувшему Кёльну, а Фриш добавил, что мне стоит побывать на одной из них. Экскурсии анонсировал местный “Тайм Аут”; кажется, Фриш гордился этим даже больше, чем Леон.
Жена Леона – Зоя – была русской и намного его младше. Она убрала со стола, принесла пепельницу и села к Леону на колени. Когда мы докурили, Леон пригласил в сад. На заднем дворике, отгороженном кустами туи и жимолости, небо еще светлело, но сумерки в саду уже ползли и наслаивались. Из тьмы проступали белесые углы то ли беседки, то ли оранжереи. Как выяснилось из разговора, это была мастерская.