Красная планета (Шульпяков) - страница 2

На первую страницу

Повествование движется вроде как в стороны, но, умело возвращается на основной путь, язык становится локомотивом повествования, а сознательно недосказанные диалоги превращаются вдруг в текст пьесы, заставляя остро прочувствовать напряжение и энергетику жизни.

Кроме извилистой конструкции сюжета, Шульпяков дает каждому герою еще и поговорить отдельно, своим голосом, и тут невольно чувствуется перекличка с известными приемами Орхана Памука с его многочисленными рассказчиками, взятыми им из упоительных арабских сказок 1001 ночи. Красная планета абсолютно лишена дидактики и нравоучения, жизнь течет, как ей и положено, но зоркий глаз читателя выудит из романа рассуждения о дне сегодняшнем, и даже приговоры, но ненавязчивые, выстраданные, лишенные дешевого политиканства, честные и глубокие, как и полагается приговорам настоящей прозы.

Жизнь и судьба, никуда не деться от этих спаянных Гроссманом однажды и навсегда слов, ставших отправной станцией для многих отечественных писателей, жизнь после развала прошлой жизни, судьбы современников, связанных с прошлым куда крепче, чем им могло показаться, от которого не откреститься и без которого не выжить, как ни крути.

Петр Алешковский

Часть первая

1. Красная планета

Из рукописи, которая останется неоконченной

Мало кто теперь помнит историю первой экспедиции на Красную планету. Между тем среди колонистов были мои родители. Сам я родился и провел на планете первые годы жизни, правда, в памяти не осталось ничего, кроме гула инжекторов. После возвращения родители почти не вспоминали о прошлой жизни, а мне спрашивать не приходило в голову, я был ребенком. Эта история растворилась бы в прошлом, если бы не случай, а именно наручные часы, которые недавно попались мне на барахолке в Сан-Лоренцо. Такие часы носил мой отец, поэтому я сразу заметил их, а когда взял в руки, не поверил глазам. “Слава первопроходцам Красной планеты” было выгравировано на крышке.


Фотографию, которая стояла на моем столе, сделали перед эвакуацией. В шубе и пуховом платке, нога чуть отставлена, улыбается мама. Свет рефлектора слепит глаза, и она прикрывает лицо рукой в варежке. Рядом отец: пальто, малахай, клетчатый шарф. Что-то показывает девочке-подростку (это моя сестра). А карапуз в ушанке и валенках – это я. За сугробами виднеются жилые корпуса и угол транспаранта: “…передовой край науки”. Дальше сосны и черный октаэдр Станции. Безмятежные, молодые лица… О том, что колонию скоро закроют, никто не догадывается.


Я завел часы, и комната наполнилась неуловимым шелестом. Забытый звук, кузнечик времени! Как непривычно слышать его в сумерках чужого города; как невозможно поверить, что красная точка на небе – место, где прошло мое детство.

Следующая страница