Изготовили полдник. Шувалов потребовал:
— Водок, Мавра, с прикускою сыра или колбасов.
— Тебе, Петр Иванович, коричной подать или кардамонной? — спросила Мавра Егоровна.
— Вели много водок давать. Пить буду.
Принесли полные штофы и коричной, и кардамонной, и приказной, и анисовой.
Шувалов выпил большую чарку, обтер салфеткой губы и, не тронув сыра и колбас, сказал:
— Сенат реприманды учиняет, а польз в делах нет. Ты, жена, почаще б о том государыне поминала. Какие в сенате люди? Какие в коллегиях? Все отечество ругается. Ни умов нет у людей, ни прилежности. Хоть бы сидели с терпением в стульцах и, как в старину, волосатые места чесали, а то и к этому лень имеют. Я нарочито наведываю коллегии да канцелярии, оборони Боже, чтоб где присутствующих застать. Секретарей и тех днем с факелой не сыщешь. Ты, Мавра, сказывай об этом государыне.
И выпил кардамонной.
Мавра Егоровна вскинулась в голос мужу: «Черпаком, де, моря не убавишь. На выблюдков, де, не реприманды нужны. Творец, де, отечества Петр Алексеевич знал секрет, как из больших ослов делать слонов».
И пошла, и пошла.
Она была клювоноса, прыткоглаза. Рот имела отвратительный, будто изнанкою вывернутый наружу. Ростом была очень мала, а рядилась чуть не всякий день по-мужски: штаны, камзол, кафтан.
«Ух, и вздорная баба, ух и чадна!» — говорил двор.
Шувалов же Петр Иванович, муж ее, лейб-компанец и камергер — телом был складен, щеками округл, глазами горяч и годами моложе Мавры Егоровны: той ко дню свадьбы минуло тридцать четыре, а ему тридцать два.
Поженились они через несколько недель после того, как Елисавета села на родительский престол.
Мавру Егоровну не раз и не два перед тем пронзала страшная мысль:
«Ох мне, проквашусь в девках».
В паре — Петр Иванович и Мавра Егоровна — целого сената были умней.
Держали они сторону Алексея Петровича.
— Что ж ты, Петр Иванович, колбасов не трогаешь. Возьми хоть тоненькое колесико, — сказала заботливая супруга.
— Молчи. Не суй клюва.
Но колесико взял и сыру пожевал.
— Где же наши вельможи понимают интересы отечества? Где же, отвечай ты мне, Мавра, свои интересы понимают?
— Ты-то, Петр Иванович, понимаешь! — ответила Мавра Егоровна нежно.
— Я-то понимаю, — согласился Шувалов, — я-то, на Англию глядя и у Франции учась, понимаю. У всякого века свое движение. У нашего века движение торговое и финансовое. Неужто ж в купецкие руки отдать руль славы?