И опять со стульца повскакала статс-дама и опять вскинулась в голос мужу.
А тот поерзал негустой бровью:
— Сядь, Мавра, сядь. Да ногами-то не махай под стульцем.
— Не буду, — сказала Мавра Егоровна покорно.
Шувалов налил коричной. Глотая, не крякал, не коверкался.
— В вельможах, Мавра, украшение нашего отечества.
И еще выпив, возопил, как на огне пряжась:
— Мне б, Мавра, в сенат! Сколько ж мне с тобою в разговорах упражняться? Пятки, дура, чешешь, а польз от тебя нет.
Потом стал вопить на губернаторов и воевод, которые воруют из кабаков казенные пития, а из таможен — дрова и свечи.
— Вельможи! А? Вельможи!
И бух, бух, бух, замолотил по стулу кулаком, так что и штофы, и чарка, и тарелки с полдником и с колбасами и с сырами вспрыгались при громаднейшем дребезге.
— Хвосты псиные, а не вельможи. Двухрублевешники! Полуполтиннишники!
Мавра Егоровна смотрела на округлые, багровые, трясущиеся щеки и таяла от любви.
— В сенат меня, Маврутка! В сенат, клювоносая! Хотения имею отечество свое на высшие ступени возвести. Все равно, как Великий Петр, из больших ослов буду слонов делать. Не дам в купецкие руки славу нашего века. В сенат меня, Маврутка. В сенат!
Елисавета Петровна высочайшею своею особой в императорские кресла седши, сказала:
— Зачнем, господа сенаторы.
Бестужев поднялся и, положив длинные пальцы на крепкую доску большого соснового стола, крытого алым бархатом, обратил свои непонятные щелки в сторону императрицы.
— Ваше величество…
Солнечные лучи, пройдя сквозь пыльные стекла, сами казались пыльными.
Господа сенаторы сидели, не касаясь бархатными своими спинами алых спинок кресел своих.
Генерал-прокурор князь Никита Юрьевич Трубецкой помещался за отдельным маленьким столом.
Кругом бархат.
Алые покрывала, с большого сенаторского стола и с маленького генерал-прокурорского, были обшиты двупалым золотым позументом.
Вице-канцлер говорил голосом ровным, глуховатым.
Голоса тоже бывают умные и глупые. Глуховатые, хриповатые, сиповатые большею частью — умные, бархатные — глупые.
На столах стояли серебряные чернильницы и восковые свечи в серебряных подсвечниках.
Когда вице-канцлер рассуждал в присутствии императрицы, он делался похожим на восковую свечу в серебряном подсвечнике.
А короткий расползшийся генерал-прокурор в пудреном громадном парике и в кафтане, густо расшитом серебром, был похож на чернильницу.
Вице-канцлер рассуждал липучими староманерными фразами.
Елисавета подумала: «Надо б, что ли, и Мавруткиного мужа в сенаторы; он хоть и плут, да с прыткостью, да горяч; не столь досаден».