Большинство средних людей очень любит подобные представления. Вообразит себе восстание из мертвых какого-нибудь необыкновенного человека и пытается угадывать, что бы он сказал, увидав то, как бы удивился тому-то, да как бы поступил в таком случае, да как в другом, да как в третьем.
Трубецкой продолжил мысль свою:
«Рвет, небось, на том свете власы на себе Петр Великий: были российские мануфактуры, а нынче, спасибо вице-канцлеру, — тьфу! Дырявое место!»
В 43‑м году Трубецкой шел против контракта с английскими купцами на мундирование ими ввозным грубым сукном полков гвардейских, армейских, артиллерии и флота.
«Братья Бестужевы, — писал из Петербурга в Лондон английский посланник Кириль Уэйч, — достойны получать осязательные доказательства милостивого расположения к ним его величества».
В серебряной чернильнице отражалось пыльное небо.
Бестужев хрустнул длинными пальцами.
— Ваше величество, слыханое ли в свете дело…
Елисавета сердито обглядывала свой маленький зеленый башмак с тупым носом.
— …слыханое ли в свете дело, чтобы бесхарактерный чужеземец инструктировал иностранную политику и внутренние дела Российской Империи?
Вице-канцлер обвел непонятными щелками господ сенаторов.
Лучи пыльного весеннего солнца ложились на стену, на чернильницы, на кафтаны с блестящими пуговицами, на белые вонючие парики.
Может быть, только детские глаза видят весну. Поэтому-то, выйдя в юность и еще более того — в средние годы, начинаем мы вдруг удивляться, что и ручьи скучно журчат, и сосульки невесть куда подевались, и апрельское солнце не так светит, как четверть века тому назад.
Елисавете было тридцать пять. Она явилась в сенат невыспанная и с желудком, тяжелым от пирогов пряженых, от печенки в опонях с кишечки наливные, от порося рассольного и утя жаркого под огурцы, залитых сладким токаем.
Лучи, озарявшие квадратную комнату, представлялись ей пыльными, сенаторы — дураками, Трубецкой Никита — пронырой, Бестужев — скучным злодеем.
Не дав вице-канцлеру закончить липучую фразу, как «Шетардий похвалялся перед своим двором, что сам, де, он проектировал российские политические ответы», — Елисавета шумно поднялась высочайшей своею особой с императорских кресел:
— Больше не хочу, сударь, ваших жалузий слушать, потому что все это ложь, вытекающая от врагов маркиза, среди которых, сударь, и вы.
И стала оправлять юбку растопыренными пальцами.
Никите Юрьевичу Трубецкому померещилось, будто темные нитки бестужевских губ образовали улыбку.
— Ваше величество, — сказал вице-канцлер, — дозвольте мне представить доказательство, что слова мои есть сущая и необспоримая правда; а если ваше высочайшее милосердие и далее распространится, дозвольте представить экстракты из таких дел маркиза Шетардия, которым и примеров нет в целом свете.