Белые лошади, давя гусей и уток, плавающих в жирных лужах, несли вскачь по московским улицам императорскую карету.
Елисавета иначе не ездила: две ли версты, две ли тысячи верст, по деревенским ли улицам Москвы, по излучинам ли степных дорог, по снегу ли, по грязи, по пылище, по равнине или в косогор — все вскачь.
— Воры! Плуты! Спесь гишпанская, а спины холопьи, — честила она своих сенаторов.
— Тоби, Лиза, до сэнату ездите нечого. Кынь, право, ему казаться, — посоветовал обер-егермейстер с египетскими глазами, — вон тоби только в сердце приводит.
Когда Фике впервые увидела обер-егермейстера Разумовского, высившимся над императрицей, он показался ей самым красивым мужчиной в свете.
— Как скажет Бестужев «Отечествие! Россия!», — передразнила Елисавета вице-канцлера, — так морды у всего сената и окаменяют.
Разумовский, потягиваясь в широких плечах, повторил свой совет «помэншэ буваты у сэнати».
Коровы и свиньи с жестоким мыком и визгом кидались от плюющихся лошадиных морд к сторонам, ломая и валя плетни, колья и некрашеные заборы, огораживающие московские пустыри, луга, сады и огороды.
Москва ругалась.
Императрица ругалась:
— Только в том и упражняются, что каменные рыла творить. Герои из римской гистории! — и, уцепив Разумовского за бриллиантовую пуговицу, спросила: — Помнишь, Алеша, когда родитель мой Петр Алексеевич… Да где тебе, дурню, помнить! Ты, стало, тогда еще в Лемешах у себя общественные стада пас.
Разумовский родился в 1709 году в деревне Лемешы, на 9‑й версте по старому тракту из Козельца в Чернигов.
Мальчишкой он действительно пас коров. Потом пел в церкви близкого села Чемеры. А в Петербург был привезен неким полковником Вишневским, любителем пения.
Елисавета, крутя бриллиантовую пуговицу обер-егермейстера, стала рассказывать, как родитель ее Петр Алексеевич дозволил крепостным людям по собственной охоте от помещиков отходить и в армию вступать.
— Все народы тогда перед Россией дрожали. Ох мне, баба! Где б, Алеша, на статуй этих сенаторов сколько-нибудь силы взять?
Когда дочь Петра села на родительский престол, «между крепостными распространился слух, что опять позволено им подавать записываться в вольницу, и они порознь и целою толпою стали подавать императрице просьбы о принятии в военную службу; другие прямо бежали от помещиков для поступления в солдаты».
Вспомнив про это, разумеется, не в форме исторической цитаты, Елисавета вскинулась:
— А они, сенаторы-диаволы, герои римские, что на это? Что?
— Кынь думаты, Лиза. Бэз користи для отечества, все жизненные спирты себе перетревожишь, — сказал Разумовский любимою фразой кузыны Маврутки.