Влюбленная супруга выслушала, не ворохнувшись.
— Ну, а теперь, Мавра, скажи, кто же она есть, эта баба?
— Никак, Аксинья? — робко проронила госпожа Шувалова, прикрывая беззубый рот ладошкой.
— Аксинья! — передразнил зло сенатор. — Аксинья!.. Э-э-эх, а еще министр при особе. Тьфу! — и плюнул: — Вот какой ты внутренний министр.
Если невпопад сказала бы любимая женщина, это, вероятно, показалось и милым, и трогательным.
— Она, толстая баба эта, есть любезное отечество наше! — раскрыл Шувалов. — Россия! Вот кто она есть.
— Россия, — повторила Мавра Егоровна, — сей только час и догадала, что Россия.
— Догадала! Догадала!
— Прости, пожалуйста, что неразумная, — сказала женщина самая умная в государстве, по обновлениям врагов ее.
А кому же верить в этом мире, если не врагам?
Сновидение Петра Ивановича в наше время объяснили бы так: исполнение желаний.
И действительно, мысли о соли преследовали сенатора.
Империя готовилась к свадьбе. По ранней весне в иностранных портах стали грузиться корабли на Санкт-Петербург: каретами, колясками, тафтой, парчой, бархатами, шелками, шляпами, башмаками, чулками, пуговицами, позументом, ниткой.
Российские послы при дворах французском и саксонском изучали дела церемониальные не для того, чтоб в пышностях сравниться с Парижем и Дрезденом, первыми мотами в свете, но чтоб перепышнить их.
— Когда Отечество войдет в прежнюю свою тарелку, кому, Мавра, об нем стараться, если не Шувалову? У кого еще в сенате есть ум? Кто России усерден? Видит Бог, вельможам всякая чужая беда за сахар. Того гляди, пустят Отечество Христовым именем побираться. Ох, Мавра, свадьбой этой государыня кинула через плечико последний империал.
* * *
Именным указом было выдано всем чинам четырех классов жалованья по окладам за целый год наперед.
«Капля в море-окиане», — плакались чины, заказывая для церемоний богатые платья, кареты цугами и прочие экипажи с золотыми и серебряными убранствами.
«Для мужеской персоны особливый экипаж, для женской особливый».
«Да егерей одеть знатно, да пажей и двух скороходов и двух гайдуков и двенадцать лакеев и лошадей в цугах».
Однажды важная персона спросила у Сумарокова: «Что полновесней, ум или глупость?» — «Глупость, — отвечал тот, — вас, сударь, возят шесть скотов, а меня одна пара».
От великих разорений у персон всех классов пошла кругом голова.
Деревни с рабами стали продаваться в полцены. На базаре, не до звезды торгуясь, можно было купить за двадцать копеек старуху с зубами.
* * *
Шувалов, потягиваясь в постели, процедил сквозь зубы:
— А тут не ныне-завтра на Фридриха придется узду надевать, грабит прусский герой Европу, равновесие качает.