Падал снег, тяжелый, как творог.
Пели песни и лечились водкой до полуночи. У Шувалова налились кровью круглые жирные щеки, а у обер-егермейстера — египетские глаза.
— А мне, Алексей Григорьевич, нынешней ночью толстая баба снилась, — сказал сенатор, — будто жрет она из корыта соль и за баню опорожняться бегает. Прегромаднейших пять горок навалила, две золотых да три серебряных. Догадай-ка, что означает сей сон и кто есть эта баба?
Разумовский стал думать, положив на стол красивую голову с египетскими глазами, налившимися кровью.
— Не можешь догадаться, Алексей Григорьевич?
— Нэ можу, — со слезами в египетских глазах ответил хозяин.
— Ну так я тебе подмогу, — сжалился сенатор. — Эта толстая баба и есть наше Отечество.
— Кто? —переспросил обер-егермейстер.
— Отечество, — отчеканил сенатор.
Хозяин поднялся с кресла, выпрямился, вознес бандуру и, крякнув, раскрошил липовый кузов о голову своего гостя.
— Вот тоби за Отечество! — пояснил хозяин и, отбросив в сторону короткий широкий гриф с двенадцатью болтающимися струнами, величественно опустился в кресло.
Обер-егермейстер в обхождении был человек нецеремониальный.
Шувалов сразу протрезвел.
«Никто как черт за язык меня потянул, — пришел к неутешительному выводу Петр Иванович. — С дураками песни выть надо, а не разговаривать».
К сожалению, не все мудрые мысли приходят вовремя.
— Кто? — вторично взревел обер-егермейстер. — Кто будэ цэ баба?
— Так я это, Алексей Григорьевич, ради смехов, — умилительно сказал сенатор, боясь шевельнуться в стульце.
— Над Отечеством смехи делаешь? — сообразил человек, называвший государыню «Лизой», а то и «Лизько».
И, крикнув холопов, приказал сечь господина Шувалова в каретнике батожьем до крови.
Сенатор повалился на колени.
У трезвого Разумовского душа была баранья, а у хмельного — тигрова.
— Ни, — мотнул он головой.
И российского Цицерона поволокли в каретник.
Внук Петра Великого в тесном прусском мундире с широкими обшлагами и полами, завороченными назад, объезжал верхом на стуле оловянных своих пруссаков: егерей, фузелеров и мушкетеров в белых гамашах, построенных на полу в длинные тонкие развернутые линии, согласно новейшей Фридриховой тактике.
Старый шведский драгун Румберг, также верхом на стуле, объезжал оловянные русские полки, поставленные в укрепленные позиции.
Почти желтые глаза наследника престола горели решимостью и отвагой. Желваки двигались на бледном рябом лице. Длинные беспокойные пальцы ползали, подобно глистам, по вызолоченному эфесу шпаги.
Семнадцатилетний полководец, объехав первую линию, круто повернул своего деревянного коня воображаемой мордой его, то есть спинкой стула, в сторону русских.