Лещинский пожал плечами.
— Она заявила, что я должен ее освободить, чтобы она могла продолжить свое дело. О целях секты насчет управления людьми никто из них не распространялся. Она вообще по большей части молчала. Сказала только, что, если я ее вытащу, то смогу попасть в их ряды, стать избранным и узнать правду. Нужно было соглашаться, — неожиданно заметил он.
Кристина раскрыла рот и даже попыталась отодвинуться. Что?!
— Но тогда я как-то не подумал, что можно было внедриться в секту и повязать всех раньше, — спокойно закончил Лещинский. — Растерялся. На таких условиях я не мог позволить преступнице оказаться на свободе. Она обозлилась, назвала меня предателем и наложила проклятие… Наверное, предвидела, что если я не на ее стороне, то скоро начну преследовать.
— Но ты же вроде как любил ее, — сказала Кристина. — Неужели не жаль было отдавать в лапы инквизиции?
— Любил. Значит, маловато во мне безрассудства, — констатировал он. — Когда любимая оказывается преступницей и собирается продолжать… Максимум, что я могу для нее сделать — это взять отвод от участия в суде.
— Вот сухарь, — прокомментировала Кристина со смесью осуждения и восхищения. — Ну а если я что-то натворю? Тоже бросишь меня на милость инквизиции?
— Смотря что ты натворишь, — сверкнул он глазами. — Но если сознательно встанешь на кривую дорожку — да. Возьму отвод, и решать будет суд.
— Суха-арь, — повторила Кристина. — Все равно не вяжется. Если против меня были серьезные доказательства, почему поверил мне на слово?
Лещинский криво ухмыльнулся.
— А я и не верил. Я же первым делом наложил на тебя чары правды, как при допросе. Не заметила?
Кристине вспомнились тлеющие углями зрачки. Ну ничего себе! Она хотела что-то сказать, но дар речи исчез. На языке вертелось только пресловутое «сухарь», но произносить это в третий раз было бы совсем скучно. Колбасой в него швырнуть, что ли?
— Бросишь в меня колбасу — останешься без чая, — предупредил Лещинский, увидев, что она замахивается. — Да, я сухарь, на слово не верю, настоящих преступниц из тюрем не вытаскиваю и даже не страдаю от разбитого сердца, если эти преступницы накладывают на меня ведьминские проклятия. А в остальном — весь твой, — он обезоруживающе улыбнулся. — Можешь брать меня голыми руками и делать что хочешь… Или сначала чай?
— Давай чай, — пробормотала Кристина. Ей нужна была пауза, чтобы подумать.
Она наблюдала, как Лещинский распечатывает пачку чая, кладет пакетики в кружки, открывает бутылку с водой… И думала. Или не думала. Просто переваривала услышанное. О своей любви он не лгал, она это понимала. Но в такую любовь, когда готов отказаться от любимой, потому что она стала преступницей, не очень-то верилось. Хотя он же давал Марианне возможность реабилитироваться. Даже предлагал поручительство…