К обеду начал накрапывать дождь, а когда настало время похорон мисс Тидер, уже лило как из ведра. Литтлджон стоял перед входом в «Колокол» рядом с хозяином, его женой и группой завсегдатаев и наблюдал, как две дымящиеся паром лошади тащат за собой траурный катафалк, сочетая предельную торопливость с почтительностью. За катафалком следовали три машины, невидимые пассажиры скрывались за запотевшими стеклами. Литтлджон накинул плащ и направился к кладбищу, держась поодаль от процессии. Дождливая погода не удержала дома тех, кого похороны манят как развлечение: пестрая толпа любопытных и сочувствующих нестройной вереницей потянулась за кортежем. Покачивались зонтики, над дорогой разносился гулкий топот ног. Голоса не звучали, только шум шагов, негромкий рокот машин, ползущих за катафалком, цокот лошадиных копыт да шорох и стук дождя. В церкви уже дожидалась другая партия незваных зрителей и скорбящих, они прятались от дождя на крыльце и под сводом покойничьих ворот. Самые стойкие нашли себе убежище под мокрыми деревьями. Они приветствовали друг друга сдержанными кивками, молчаливо или шепотом, потом сурово затихали в ожидании церемонии погребения. Литтлджон вошел на кладбище через боковые ворота и встал под каштаном, но дождевые капли стекали с ветвей и падали ему за шиворот. Инспектору пришлось застегнуть макинтош на все пуговицы и надвинуть шляпу на глаза.
Вскоре из церкви появился мистер Клапледи, мальчик-певчий нес над его головой большой зонт. За ними следовали мистер Брасси (поверенный), Уиньярд и две ветхого вида старушки в выцветших черных одеждах – вероятно, дальние родственницы пришли занять место у могилы и получить причитающуюся им долю соболезнований. Была здесь и Сара Расселл в сопровождении Торнбуша. Оба в новых траурных костюмах и с зонтами, которые не спасали от ливня, медленно превращавшего ткань их одежды в атлас. На лице Торнбуша застыло неприступное набожное выражение, его так и распирало от сознания собственного величия, будто он знал все о смерти и геенне огненной, знал, как вырвать у них жало и обратить их победу в поражение. Казалось, он вот-вот оттолкнет пастора в сторону, разразится потоком псалмов и сам предаст земле покойную. Монотонное бормотание мистера Клапледи напоминало жужжание пчел в его улье. Пахло землей, плесенью, прелыми листьями и дымом. Шаркая и оскальзываясь на бугорке вырытой земли, могильщик с подручным подняли гроб и занесли его над могилой. Мистер Клапледи пробубнил последние слова, гроб опустили. Глина и камешки загрохотали по крышке, скорбящие в последний раз заглянули в глубину, затем горсточка официальных участников церемонии распалась, все побежали к машинам. Могильщик установил промокшие цветочные венки в стороне от дорожки и вместе с помощником замер в ожидании. Это был знак для публики, что можно подойти к могиле. Женщины устремились вперед по траве. Они читали надписи на венках, оживленно переговаривались, смотрели вниз на гроб, с напускной почтительностью бросали на крышку пригоршни грязи и камней, а затем спешили прочь, жалуясь соседкам, что насмерть продрогли. Когда измазанная грязью толпа рассосалась, к могиле поспешила сухая, с прямой спиной женщина в старомодном плаще с пышными у плеча и сужающимися к запястьям рукавами. Свой зонт она держала высоко, словно знамя, и шла твердым, решительным шагом, со сжатыми в тонкую полоску губами. Женщина не задержалась у могилы, а приблизилась к самому краю, набрала пригоршню грязной земли с камнями и швырнула ее на гроб жестом, полным злобной непреклонности и мстительной радости. Потом она зашагала прочь.