Клубника лопнула во рту. Сладость окутала ее язык, заполнила чувства вкусом солнца и лета в поле. Сотни лет семья Сорчи боролась за выживание. Ее мама шептала истории на ухо, когда они ели эти красные ягоды.
Сок клубники переполнил ее рот, покатился сиропом по ее подбородку. Сорча не видела, как он двигался, но ощутила его ладонь, словно он клеймил ее. Его шершавый большой палец провел по линии сока на ее подбородке. Он задел ее чувствительную губу, поймав последние капли сока.
Один из кристаллов на его ладони задел ее челюсть. Холодный камень вызвал вспышку ощущений, призвал жар на ее щеки.
Она беззвучно приоткрыла рот. Его гладкий ноготь коснулся ее верхней губы, поймал ее теплое дыхание, которое она выпустила, а потом отодвинулась.
Она была разбита, переродилась. Ее ладони сжались на коленях, она потрясенно смотрела на фейри, который дотронулся ее без спросу, разрезал ее стальную решимость и вышил на ее душе начало влечения.
Они смотрели друг на друга, застыв во времени. Свет луны проникал в ее окно и пронзал тень на его лице. Он плясал на глубоких трещинах с кристаллами, напоминая камень, который она как-то разбила и нашла жеод внутри.
Его глаза опасно блестели, и она не могла дышать. Синие, как ясное небо, как волны океана, они видели ее насквозь.
Он хотел ее. Он не играл. Его эмоции были голодными. Сорча видела такое у мужчин в бордели, даже на нее порой так смотрели, но она никогда не ощущала в себе ответные эмоции.
Ее желудок сжался. Она впилась ногтями в ладони, заставила себя проглотить клубнику.
Сорча смотрела, как он поднял ладонь к своему рту.
Стул заскрипел, она поднялась на ноги.
— Боггарт, ты доела?
Писк из угла сообщил, что фейри еще не закончила, но Сорче хватило этой ночи. Она оглянулась на тень за столом.
— Боюсь, мне придется попросить вас уйти, сэр. Мой путь сюда был тяжелым. Я еще слаба.
— Из-за пути, — повторил он, встав.
Она снова поразилась его размеру. Ее голова едва доходила до центра его груди. Она знала, что его ладони огромны, и она могла бы обвить руками его плечи, только если бы сильно постаралась.
Сорча выдохнула.
— Да. Я плыла неделю на корабле, а потом сама. Мерроу злы, когда преследуют добычу, так что позвольте, — она указала на дверь, не закончив под весом его взгляда.
— Меня уже отругали за неуважение желаний женщины. Я не хочу испытывать это снова, — он низко поклонился, плащ повис, будто крылья.
— Да, землеройка молчать не будет.
Он рассмеялся.
— В этой хижине из землероек только боггарт.
Сорча ждала злой визг, но Боггарт молчала. Может, соглашалась.