– Да-да! Хорошо! Дай сюда! – потеряв терпение, Хорь подскочил с пола и, выдрав из моей головы последние недопиленные волоски, трясущимися руками схватил косу, больше похожую сейчас на грязную верёвку, чем на волосы. Не обращая на меня больше ни малейшего внимания, он просеменил к столу, подгрёб поближе светящуюся плесень и достал из-под стола какие-то склянки и странной формы деревяшки. Бормоча себе под нос, меняла начал переплетать волосы, смазывая их чем-то похожим на смолу. Не смотря на алкоголь и приступ истерии, руки его двигались удивительно чётко.
Я сел обратно, проведя рукой по неровно обрубленным остаткам волос. Наблюдая за работой Хоря, я всё вспоминал, сколько времени каждый вечер Лиса тратила, чтобы заплести меня. Смешно ругалась, что я опять весь изгваздался в рейде, что она меня такого бросит и, с горя, уйдёт к Скунсу. Мы смеялись, когда я говорил, что не настолько плох (Скунс получил прозвище за… Понятно в общем). Меня захлёстывала пьяная истома и щемящая, грустная нежность. Я готов был отдать всё (И ВСЕХ), лишь бы рыжая снова оказалась рядом. Нежность плавно переросла в тоску. Та – в злость на себя, что не уберёг. Злость на себя – в злость на Озарённых. А потом вообще на всех. В мозгу, усиливая смятение, снова забились голоса Города. Они требовали действовать, украсить улицы. Хотели крови, боли, наслаждения и сумасшествия…
Это становилось невыносимым. Я залпом допил оставшийся виски и, от Хоря сейчас всё равно никакого толку, ушёл в соседнюю комнату к всё ещё беспамятной Жвачке. Пользуясь её телом раз за разом, я напитывался, как пиявка, оживающими в её памяти картинами бесчестья, страха и предательства. Мне становилось легче. Своя тоска уходила, вымещаемая чужой.
Идти всё тяжелее. Озарённые отдыхают, когда хотят, и отправляются дальше, когда хотят. Звон, не Звон там. Устала. Розочку я последний отрезок пути, почти несла на себе. Малышка совсем обессилела от горя – в прошлом переходе мы потеряли Воробья. Город всех нас сводил с ума, даже детей, которые обычно были менее восприимчивы. Вот и Воробышек. Мы шли гурьбой в середине редкого круга этих светящихся уродов, а я не могла за всеми уследить! И вдруг он засмеялся и побежал! Выбежал за круг, прямо в Расколотого. Тварь огромная, похожая на ком постоянно двигающихся чёрных ниток, на которые в беспорядке навешаны куски фарфора, тут же оплела мальчика. Нити вгрызлись в него, как ножи, вздёрнули тоненькую фигурку вверх и стали резать. Медленно. А он всё смеялся. После этого нас всё-таки завели в ближайший дом отдыхать. Яков подошёл ко мне и сильно ударил в живот. А я почти не почувствовала даже, так отупела от ужаса. Попыталась объяснить, что нам нельзя идти во время Звона, мы все свихнёмся, но он не слушал. Просто дал мне верёвку и сказал, чтобы я привязала детей к себе и завязала им глаза. А меня пока спасают очки. Два круга чёрного стекла на кожаном ремне. Мне Котик как-то подарил. Сказал – я в них смешная. В них почти не видно ничего, темно же. Но это и хорошо, иначе я бы тоже свихнулась уже. А так легче. Ещё бы уши заткнуть…