– Бл*, бл*, бл*! – он выудил из штанов зажигалку и, несколько раз чиркнув, запалил смоченную какой-то дрянью тряпку. Ярко вспыхнувший огонь уставился прямо в грудь Расколотому. – Тут не увернёшься, гнида.
– П-па-па. – голос. Невнятный, как у совсем маленького ребёнка, только пробующего говорить. И пальцы Хоря окаменели на спусковой скобе. – Пааааа.
Из чёрной груди, пытаясь вырваться сквозь туго натянутую, как резина, кожу, проступило маленькое скривившееся личико и две детские ладошки. Искажённый ребёнок, внутри Кошмара, заходился в плаче. Хорь замер, а Расколотый снова зашагал вперёд. «Па», «П-па-пф», «Пааа»: билось внутри головы, а снаружи бил в виски приглушённый детский плач, растворяющий мысли и высасывающий остатки сил. Расколотый, будто рисуясь, рваными, изломанными движениями бросал своё длинное тело вперёд. Хорь глядел сквозь огонь на детское лицо и плакал. Я словно увидел его прошлого: дыры в губе не было, как и язв на лице. Чистый, умиротворённый, с густой шапкой чёрных кудрей, он закрыл глаза, а по щекам текли чистые, пахнущие бергамотом и лавандой, слёзы. Я был заворожен этим преображением, но внутри всё ещё бушевал шквал чужих (И СВОИХ!) эмоций, требующий действовать. Я заставил себя отвернуться и уставился в осколок маски с глазом. Расколотый замер, будто почувствовав во мне что-то неправильное, только продолжал корчиться в нём жуткий морок младенца.
– А вот х*й тебе, урод. – и я хлопнул снизу по ладони Хоря, лежащей на спусковой скобе.
Глухо хакнула тетива. Яркая искра понеслась по коридору. Визг. Жуткий визг бросил нас на стремительно выцветающие в серый плитки пола. Чёрная масса трёхметрового тела забурлила вокруг глубоко погрузившегося пылающего наконечника. Под кожей-резиной вспучивались пузыри, зубы, кричащие пасти, пальцы. Куски маски устремились к «голове» и сложилось, сплавилось в бесстрастное белое лицо, а тело Расколотого… Просто исчезло. В дрожащем воздухе прошелестел усталый вздох. А маска, сиротливо звякнув, упала на серый кафель.