Возвращаясь к Гарибальди, я должна сказать, что всего более удивлялись той простоте, с которой он совершал геройские подвиги, и совершенному его бескорыстию.
Выгнав последнего Бурбона с неаполитанского престола, он мог бы сделаться главой в этом королевстве. Нет, он не берет ничего для себя, он желает только единства Италии и подносит эту двойную корону Виктору-Эммануилу, не прося, не желая никакого вознаграждения. Когда он стал не нужен отечеству, он сумел, сложив оружие, стушеваться в частной жизни; но тем не менее по-прежнему остается необыкновенным человеком. Кто не слыхал сотен рассказов, касающихся его отваги и беспредельного самоотвержения?
Однако между ним и Мадзини произошло какое-то охлаждение, и их примирению, этому важному событию в революционном мире, было суждено совершиться в нашем доме. Но надо рассказать по порядку.
Мадзини желал приезда Гарибальди, потому что полагал, что при популярности последнего ему не трудно будет набрать денег у англичан для осуществления дальнейших революционных планов. Гарибальди согласился на доводы и просьбы мадзинистов.
Когда мы прочли в газетах о дне приезда Гарибальди, Герцен предложил мне ехать с ним в Лондон, чтобы увидеть всё своими глазами. Огарев не поехал с нами, потому что толпа действовала на него удручающим образом.
Действительно, без преувеличения, это был царский въезд! Велик английский народ, когда отдается своим симпатиям! Он, который обыкновенно кажется таким сдержанным, холодным, в дни этих проявлений внушает любовь большую, чем всякий другой народ.
По улицам, ведущим к дебаркадеру (расстояние в несколько верст), на который должен был прибыть Гарибальди, всё было покрыто народом. Экипажи проезжали с трудом, и то шагом. Балконы и окна были убраны коврами и цветами; у колонн на выступах домов, везде, где было возможно, ютились люди в самых разнообразных позах: иные держались одной рукой и висели над толпой, чуть не падая. На всех лицах видно было выражение какого-то напряжения, нетерпеливого ожидания. Везде, где можно было, устроили подмостки, и я тоже стояла на каких-то подмостках, и стояла уже четыре часа, а Гарибальди всё не было. Боясь оставить детей на такой неопределенный срок, я вернулась в Теддингтон, а Герцен дождался появления знаменитого революционера.